Модест Петрович Мусоргский

Биография М.П. Мусоргского «Душа русской музыки»

Новые знакомства. Серьезные увлечения

...Молодость, излишняя восторженность, страшное, непреодолимое желание всезнания, утрированная внутренняя критика и идеализм, дошедший до олицетворения мечты в образах и действиях...
М. П. Мусоргский, из письма к М. А. Балакиреву

...Я вижу, что хотя от дела не бегал, но делал по российской лености мало; к таланту своему особенного доверия не имею, хотя и не сомневаюсь в нем, а потому по силам работать хочу и буду...
М. П. Мусоргский, из письма к М. А. Балакиреву

Офицерская служба по образу жизни мало чем отличалась от учебы в гвардейской школе: по-прежнему день начинался маршировкой и учениями, а заканчивался кутежами. Правда, подчинялись офицеры теперь только высшему начальству, и еще считалось законченным обучение наукам.Раз в неделю гвардейцы несли караульную службу в царском дворце, а по праздникам принимали участие в парадах на Дворцовой площади. Назначались наряды и на другие дежурства. Однажды, дежуря во 2-м военно-сухопутном госпитале, Мусоргский познакомился с врачом и страстным любителем-музыкантом — Александром Порфирьевичем Бородиным — будущим крупнейшим композитором, который оставил яркую зарисовку этой встречи: «Модест Петрович был офицер Преображенского полка, только что вылупившийся из яйца (ему было тогда 17 лет). Первая наша встреча была в госпитале, в дежурной комнате. Я был дежурным врачом, он — дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве обоим; экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись.

Модест Петрович был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком: мундирчик с иголочки, в обтяжку, ножки вывороченные, волоса приглажены, напомажены, ногти точно выточенные, руки выхоленные, совсем барские. Манеры изящные, аристократические, разговор такой же, немного сквозь зубы, пересыпанный французскими фразами, несколько вычурными. Некоторый оттенок фатоватости, но очень умеренный. Вежливость и благовоспитанность необычайные».

Это знакомство не привело к дружбе. По-видимому, сказалась разница возрастов, темпераментов, жизненного опыта. Однако именно с этого времени пустая жизнь гвардейского офицера начала тяготить Мусоргского. Его интерес к музыке стал серьезнее и глубже. Среди товарищей по Преображенскому полку появились любители-музыканты — певцы, пианисты, дилетанты-композиторы, которые образовали маленький музыкальный кружок. На вечерах кружка Мусоргский играл и блестяще импровизировал (Герке уже не давал ему уроков, считая его сформировавшимся пианистом). Нередко случались здесь горячие споры и схватки из-за музыки. В то время национальная музыка была «не в моде», считалась второсортной и исполнялась редко и плохо. Оперы Глинки, по официальной точке зрения, сформированной в придворных кругах, признавались неудачными, а сам Глинка — весьма посредственным композитором.

Поскольку практически было почти невозможно услышать произведения русских авторов, Мусоргский, стремившийся глубже узнать русскую музыку, с радостью принял предложение одного из товарищей, Ванлярского, познакомиться с другом Глинки, известным композитором Александром Сергеевичем Даргомыжским, в доме которого собирались интересные музыканты, исполнялись романсы и отрывки из опер Глинки и самого Даргомыжского.

Первый вечер был незабываемым. Хозяин дома — маленького роста, с большой головой и характерным высоким лбом — производил впечатление несколько болезненного человека из-за бледного цвета лица и утомленного взгляда светлых, выцветших глаз. У него был высокий тенор, и Мусоргского удивило мастерское владение этим голосом: исполняя собственные романсы, Даргомыжский достигал такой выразительности, какой не было у мастеров итальянского искусства пения bel canto. С этого вечера Мусоргский стал частым гостем в доме Даргомыжского. Ощущая пробелы в своем образовании, он попросил Александра Сергеевича давать ему уроки композиции; однако Даргомыжский, не отказывая молодому другу в помощи и совете, не смог систематически заниматься с ним техникой сочинения. В 1856 году Модэст Мусоргский сочиняет свой первый романс «Где ты, звездочка» на слова Н. П. Грекова. Не случайно этот романс получился в стиле русской протяжной песни. По самому выбору текста, стилизованного под фольклор, по типичным для русской музыки мягким гармоническим оборотам, по «волыночному» наигрышу в фортепианном аккомпанементе и ладовой характерности видно стремление композитора выразить все очарование русского народного музыкального языка.

В доме у Даргомыжского Мусоргский впервые увидел серьезное, профессиональное отношение к музыке, познакомился с людьми, думающими о путях развития отечественной музыкальной культуры, и главное — своим творчеством пролагающими этот путь.

В феврале 1857 года в Берлине неожиданно скончался Глинка. Это была огромная утрата для всей русской музыки, тяжелый удар для Даргомыжского и его друзей-музыкантов. Мусоргский не был с ним лично знаком, но глубочайшее уважение и преклонение перед ним, царившее в кружке Даргомыжского и прочувствованное всей его юношеской душой, он пронес через всю жизнь. Для Мусоргского Глинка — это «бессмертный создатель русской музыкальной школы», тот, «кто преподал потомству истинный неколебимый завет по русскому музыкальному творчеству», «великий пророк, указавший путь истины» для русских музыкантов. Но и воздействие музыки Даргомыжского на Мусоргского было огромным. Творческое credo старшего товарища, выраженное в словах: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово, хочу правды», было как никому близко и понятно молодому композитору. В зрелом творчестве Мусоргского именно этот принцип нашел классическое и гениальное воплощение. А пока восемнадцатилетний Модест восхищался романсами и песнями Даргомыжского.

В доме Даргомыжского Модест Петрович познакомился и с другими людьми, некоторым из них суждено было стать его близкими друзьями, повлиять на его формирование как музыканта. Весной 1857 года он познакомился со студентом Военно-инженерной академии Цезарем Антоновичем Кюи, страстно увлеченным музыкой и создавшим уже множество романсов и фортепианных миниатюр. Молодые люди быстро подружились, и хотя искренняя восторженность Мусоргского иногда наталкивалась на прохладный рационализм Кюи, несходство характеров дружбе не мешало. Они играли в четыре руки, показывали друг другу свои музыкальные эскизы, спорили. Единодушный восторг вызывала у них музыка Бетховена, Шуберта и особенно Шумана; лирическая откровенность последнего, страстность и экспансивность в выражении чувства были духовно близки Мусоргскому. Возможно, шумановскими образами «Детских пьес» навеяна пьеса Мусоргского, которую он сочинил осенью 1857 года, под названием «Souvenir d'enfance» («Воспоминания детства»).

В этом же 1857 году состоялась и другая встреча, сыгравшая важную роль в жизни Мусоргского. Он познакомился с Милием Алексеевичем Балакиревым, двадцатилетним молодым композитором и пианистом, успешно концертировавшим и в провинции, и в столице. Несмотря на молодость, Балакирев был уже вполне сложившимся человеком и знающим профессионалом-музыкантом. В 1855 году он переехал в Петербург, где легко и успешно включился в столичную музыкальную жизнь, познакомился с М. И. Глинкой и заслужил его одобрение.

Мусоргский сразу и целиком был захвачен силой и обаянием личности Балакирева, его ярким темпераментом музыканта и убежденного борца за новое русское искусство, и он обратился к нему с просьбой о занятиях по композиции, на что получил согласие. На первых порах Модест Петрович целиком подчинился мощному и благотворному влиянию своего наставника и искренне привязался к нему. К сожалению, занятия не были систематическими.
Вдвоем Балакирев с Мусоргским занимались редко; чаще собирался маленький кружок. Приходил Кюи, а также другой юный ученик Балакирева — Аполлон Гуссаковский; вместе разбирали свои сочинения, критиковали и корректировали их. Часто у Балакирева бывал и его друг, Владимир Васильевич Стасов — археолог, историк искусств, работавший тогда в художественном отделе Петербургской Публичной библиотеки. Это был человек энциклопедической образованности и редких душевных качеств. И. Ф. Стравинский писал о В. В. Стасове: «Он был ярчайшим представителем породы людей с широко раскрытыми объятиями... Он имел обыкновение в каждом данном случае говорить лишь о его хорошей стороне, предоставляя плохой говорить самой за себя. ...Обычно шутили, что Стасов не будет отзываться плохо даже о погоде». Поначалу Владимир Васильевич относился к Мусоргскому лишь с обычной вежливостью; в дальнейшем же он стал для композитора соратником и другом более верным и искренним, чем многие другие.
Параллельно с сочинением учебных пьес Мусоргский увлекся созданием музыки к трагедии Софокла «Эдип». Однако к сочинению крупных форм композитор был еще не готов; замысел «Эдипа» целиком не осуществился. Не сохранилась, к сожалению, и сама интродукция. В «Летописи моей музыкальной жизни» Н.А. Римский-Корсаков вспоминал, что в начале 1860-х годов «единственным признанным в кружке сочинением Мусоргского был хор из «Эдипа». Мысль о музыке к трагедии Софокла «Эдип-царь» возникла у Мусоргского после прочтения ее перевода в одном из сборников «Пропилеи». Создавая свое первое крупное произведение, композитор как бы сам находится внутри рыдающей и растерзанной народной толпы. Толпа же эта – русская. В мелодических оборотах хора предвосхищается звучание горестных хоров оперы «Борис Годунов».
Русское осмысление античного произведения могло быть навеяно и непосредственными впечатлениями Мусоргского от современной ему народной жизни. Живя в Петербурге, Мусоргский регулярно бывал в родных местах, на Псковщине. Так, вместе с матерью он провел в Кареве значительную часть лета 1861 года. Крестьяне Торопецкой губернии жили в крайней бедности. В Псковской губернии возникали стихийные народные волнения. В свете этих событий становится более понятен выбор Мусоргским народной сцены из «Эдипа» для первого крупного хорового произведения.
Балакирев тем временем по-прежнему направлял подопечного на сочинение музыки в традициях классических европейских жанров и форм. Летом 1858 года Мусоргский по его заданию изучает музыку Глюка, Моцарта, фортепианные сонаты Бетховена.
Он инструментует свой первый романс «Где ты, звездочка»; делает переложения для фортепиано в четыре руки «Персидского хора» из «Руслана» и увертюры «Ночь в Мадриде» М. И. Глинки; возвращается к своим готовым сочинениям и многое меняет в них. Эта творческая неудовлетворенность и постоянное стремление к совершенствованию станут для него типичными. Поэтому многие его произведения существуют в двух, а некоторые и в трех редакциях.
Творчество настолько захватывает Мусоргского, что к лету 1858 года в нем созревает решение бросить службу в полку и выйти в отставку, чтобы целиком посвятить себя музыке. Для родных это известие было подобно грому среди ясного неба, да и друзья-музыканты отнеслись к этому шагу весьма критически. Балакирев, не уверенный в профессиональных композиторских перспективах своего ученика и товарища, считал нужным повременить с отставкой. Чашу терпения переполнило известие о том, что батальон, где служил Мусоргский, на лето должен отправиться в Царскую Славянку. И хотя мать была в отчаянии — ломалась традиция военной карьеры, — Модест Петрович настоял на своем и в июле 1858 года вышел в отставку.
К произведениям 50-х годов относятся скерцо си-бемоль мажор для оркестра, фортепианное скерцо до-диез минор. Не оставляет композитора и мысль об «Эдипе»: он сочиняет для хора и фортепиано «Сцену в храме» — единственную дошедшую до нас часть из музыки к «Эдипу». В переложениях оркестровой музыки для фортепиано Мусоргский достигает высокого мастерства.
Сочиняет Мусоргский в малых формах: пишет для фортепиано «Impromptu passionnee» («Страстный экспромт»), «Ein Kinderscherz» — «Детские игры» (романтический мотив детских воспоминаний еще найдет у него непревзойденное воплощение в вокальном цикле «Детская»), а также «Марш Шамиля» для хора, оркестра и солирующих тенора и баса. В поисках своего стиля Мусоргский пробует себя в разных жанрах, и иногда в случае удачной находки в произведении как бы высвечивается та интонация или то настроение, которые в зрелом творчестве получат яркое выражение. К таким произведениям относится романс «Листья шумели уныло», написанный осенью 1859 года. Сумрачный колорит музыки, рисующий гнетущую картину таинственных похорон темной осенней ночью, во многом предвосхищает циклы Мусоргского «Без солнца» и «Песни и пляски смерти». Игра гармонических красок, где редкий светлый мажор живописно оттеняет минор, и в дальнейшем будет типична для Мусоргского. Большой радостью для Мусоргского было исполнение в январе 1860 года его Скерцо в концерте Русского музыкального общества (РМО) под управлением А. Г. Рубинштейна. Крупнейший музыкальный критик и композитор А. Н. Серов отметил «горячее сочувствие публики к русскому композитору М. П. Мусоргскому, дебютировавшему весьма хорошею, к сожалению, только слишком короткою оркестровою пьесою.

Источник: Абызова, Елена Николаевна. Модест Петрович Мусоргский / Елена Николаевна. - М : Музыка, 1985. – С. 20-34.

Русские композиторы : История отеч. музыки в биогр. ее творцов / сост., науч. ред. Л. А. Серебряковой. - Челябинск : Урал LTD, 2001. – С. 142.

Образцова, Инна Михайловна. М.П. Мусоргский на Псковщине / Инна Михайловна Образцова, Наталья Юрьевна Образцова. - Л. : Лениздат, 1985. - С. 46-57.