Биография Н. А. Римского-Корсакова
Два шедевра: «Испанское каприччио», «Шехерезада»
Еще одну тяжкую утрату понесла русская культура: 15 февраля 1887 года скоропостижно, в кругу молодежи и друзей, умер Александр Порфирьевич Бородин. И снова надежды обратились к Корсакову. Бородин ушел, не доведя до конца оперу «Князь Игорь» по замечательному литературному памятнику Древней Руси «Слову о полку Игореве». Надо было самому спасать оперу. Целую ночь он не спал, вспоминая последние желания и намерения Бородина относительно его музыки. Сперва один, а потом с Глазуновым, хорошо знавшим Бородина, он записывал по памяти все, что сочинил, но не записал сам Александр Порфирьевич. Решено было, что увертюру к опере и третье действие, напишет по памяти при содействии и на текст Корсакова Глазунов. Остальные доделки и доинструментовки выполнит Римский-Корсаков.
Летом 1887 года, среди этой работы легко и быстро, возникла самостоятельная оркестровая пьеса. Это было «Испанское каприччио» - одно из самых блистательных произведений для оркестра. Корсакову источником послужил сборник испанских народных песен и плясок Хосе Инсенги. Из этого сборника он позаимствовал и астурийскую альбораду, и песню «Вечерний танец», и «Цыганскую песню», и астурийское фанданго. Корсаков обработал и развил их с такой же чуткостью к народным мелодиям, с тем же инстинктивным безошибочным пониманием национального оклада и характера, какие до того проявил при создании музыки чисто русской.
«Каприччио» стало с годами любимой пьесой публики и оркестрантов - такими яркими красками расцвели в оркестре народные темы, так интересны и выигрышны были для исполнителей партии каждого почти инструмента. На первой репетиции, после Альборады, весь оркестр стал аплодировать автору, и аплодисменты возобновлялись во время каждой паузы.
Подлинным шедевром стала вдохновленная сюжетами арабских сказок «Тысяча и одна ночь» оркестровая сюита «Шехеразада».
Задумана она была, по указанию Корсакова, «давно». Среди работы над «Князем Игорем» в середине зимы 1887/88 года намерение это стало принимать более отчетливые формы, и на дачу в Нёжговицы (за Лугой, у Череменецкого озера) композитор переехал уже с решением написать свою сюиту. Все четыре части сюиты включают музыкальный образ самой Шехеразады, рассказчицы сказок. Для нее вереница сказок - единственная возможность спасти свою жизнь и смягчить своего грозного мужа, султана Шахриара, приказавшего казнить каждую новую свою жену наутро после свадьбы, чтобы обезопасить себя от возможной супружеской измены. Но волшебные сказки Шехеразады, искусно вплетенные рассказчицей одна в другую, так поглощают его воображение, что он откладывает казнь со дня на день, пока не отказывается совсем от своего жестокого решения.
Сюита открывается воинственной фразой тромбонов, тубы, контрабасов и других инструментов. Она звучит грозно-величаво, напоминая слушателю о свирепом нраве восточного повелителя Шахриара. И чуть успевает оркестр затихнуть, солирующая скрипка поет пленительную, умиротворяющую, чуть тронутую грустью тему Шехеразады. Начинается первая сказка, переносящая слушателя на сапфирные просторы южного моря, по волнам которого плывет корабль Синдбада-морехода. Волнение растет, вся мощь оркестровых средств, какими располагает Корсаков, живописует бурю, свист ветра в мачтах, разгул валов, рушащихся на судно; но буря стихает, лишь издали слышатся ее отголоски. По лазури океана вновь стремит свой легкий бег корабль Синдбада... Тишина.
И снова звучит ласковый голос Шехеразады. Начинается вторая часть: рассказ царевича-календера – странствующего мусульманского монаха, пережившего немало чудесных и опасных приключений, прежде чем стать бездомным скитальцем. В сюите нет подлинных арабских мелодий, но восточным колоритом окрашены и выразительный речитатив фагота, и картина яростной битвы, и образ стремительного полета сказочной гигантской птицы Рух. Из рядов оркестровых инструментов порою выделяются певучие голоса деревянных духовых-то гобоя, то кларнета, то фагота; их оттеняют и сопровождают арфы и скрипки.
Таинственная дымка сказочности, окутывающая картины, навеваемые музыкой «Шехеразады», сгущается в третьей части сюиты - «Царевич и царевна». Это одна из самых поэтических и пленительных любовных сцен в русской музыке. Страстное чувство облагорожено и очищено красотой, разлитая в музыке восточная нега словно пропущена через магический кристалл и почти утратила свой чувственный характер. Мелодия царевича звучит повествовательно, словно он рассказывает красавице, в зачарованный сад которой проник, о неведомой ей жизни за высокой оградой сада, о себе, нарушившем ее уединение. Сменяющая первую мелодия царевны, сопровождаемая характерным для восточного оркестра ритмическим постукиванием ударных инструментов, - это мелодия пляски, гибкой и женственной. Стремительные пассажи кларнета, флейты, арф подобны алмазным брызгам фонтанов зачарованного сада. Голос Шехеразады вплетается в оркестровую ткань, на время возвращая слушателя в почти забытые им покои Шахриара, где прекрасная рассказчица ведет свое удивительное повествование. И снова царевич и царевна остаются наедине.
Последняя часть сюиты - самая драматическая. Оживление народного праздника в Багдаде, вспыхивающие на этом фоне и скрывающиеся как мимолетное воспоминание мелодии календера, отзвуки битвы, пленительный образ царевны - все вовлечено в нарастающее движение, постепенно принимающее тревожный, лихорадочный характер. И в разгаре этого движения оно мгновенно переходит в уже знакомую по первой части музыкальную картину морской бури. Но на этот раз ярость стихии не спадает. Корабль Синдбада летит на гибель, магически влекомый скалистым островом с гигантской медной фигурой копьеносного всадника. Удар! И буря стихает, море, словно насытившееся жертвой, успокаивается, и тихо плещут морские волны. Голос Шехеразады, спокойный и задумчивый, заканчивает свою самую страшную сказку. Тема Шахриара возникает в оркестре, но уже примиренная, лишившаяся интонаций угрозы и гнева. Венчает сюиту последнее, затихающее звучание солирующей скрипки - образ вдохновенной сказочницы, всего более близкий самому создателю «Шехеразады».
В то же лето 1888 года было создано еще одно замечательное оркестровое сочинение: увертюра «Светлый праздник» («Воскресная увертюра»), навеянная детскими воспоминаниями о пасхальной заутрене в Тихвинском Большом монастыре. Ярко и сильно противопоставляя мрачному вечеру в канун Пасхи «языческо-религиозное веселие утра светлого воскресения» (слова композитора), Римский-Корсаков создал своего рода симфоническую поэму, вершиной которой стал ликующий колокольный трезвон, или, как он сам писал, - «плясовая церковная инструментальная музыка».
Значение трех оркестровых пьес, созданных в 1887 и 1888 годах, велико не только по их художественной высоте. Они завершают собой целый этап творчества, в течение которого автор с возрастающим, дошедшим до совершенства искусством пользовался скромным по составу «глинкинским» оркестром. После них наступил решительный поворот к новым задачам и новым оркестровым средствам.
Источник:
Кунин, Иосиф Филиппович. Николай Андреевич Римский-Корсаков.- 3-е изд. / Иосиф Филиппович Кунин. – Москва : Музыка, 1983. – С. 54-60.