Биография Н. А. Римского-Корсакова
Летние дни в Вечаше
Два раза — в 1901 и 1903 годах — семья Корсаковых заводила лето в имении Крапачуха по Московской железной дороге. Но хотя и в Крапачухе создавались прекрасные произведения, такие, как гениальное «Кащей Бессмертный» («Осенняя сказочка»), Николая Андреевича тянуло в «милую Вечашу». В 1904 году семья снова поселись, здесь на лето.
Тут все было знакомо — и природа, и люди, от всего родным. Легко и быстро устанавливался удобный распорядок дня, спокойный ритм которого создавал предпосылки для рабочего, творческого состояния.
Николай Андреевич обычно вставал рано и летом не изменял этой привычке. Успевал поработать до утреннего чая, который всегда пил между половиной девятого и десятью. После чая любил прогуляться по дорожкам сада. Шел быстро, большими шагами, беседовал с гостями — а гости наезжали в Вечашу частенько — или со старшими детьми. Во время ходьбы он как бы внутренне концентрировался. Разговор не отвлекал его, наоборот — во время беседы он продолжал сосредоточенно думать о своем и в какой-то момент словно бы «отключался». Тогда, как вспоминает его сын Андрей, глаза Николая Андреевича становились «буквально невидящими», слышалось «ритмическое декламирование, иногда со словами, повторяемыми полушепотом, нараспев, с подчеркнутой экспрессией и невольно сдерживаемыми позывами к жестикуляции». (Любопытно, что длительные прогулки, ходьба как двигательный процесс, возбуждающий к творческой деятельности, были необходимы и Бетховену, и Брамсу, и Чайковскому).
Прогуливаясь по тенистым аллеям Вечаши, Николай Андреевич время от времени фиксировал пришедшие в голову образы-мысли в записные книжки из нотной бумаги, которые всегда' на этот случай брал с собой. Римский-Корсаков обладал глубоко развитым внутренним слухом, и для создания музыки инструмент ему не был необходим. (Кстати, почти вся опера «Сервилия» была написана без рояля во время путешествия по Европе.)
Утренние прогулки по саду были краткими. Все остальное предобеденное время уходило на занятия. В дневных коллективных прогулках Николай Андреевич участвовал редко, зато длительные вечерние были обязательными: ходили на озеро «провожать солнце», смотрели закат, любовались небом и облаками. После вечернего чая (около 9 часов вечера) композитор еще уходил поработать. Перед самым сном опять немного гуляли — в тихие летние вечера наблюдали звезды, это занятие Николай Андреевич любил с детства. Расходились по комнатам в одиннадцать часов вечера.
Если посчитать, то одной только заметной всем, так сказать, видимой любому глазу, напряженной творческой работы получалось 8—9 часов ежедневно. Но так мудро распределялось время, что находилась возможность и для прогулок, и для общения с детьми, с друзьями. Удавалось помузицировать с домашними: сыновья играли — Андрей на виолончели, Володя на скрипке, дочери пели. Николай Андреевич любил слушать игру на фортепьяно жены — Надежды Николаевны «старшей», как ее величали друзья в отличие от дочери — Надежды Николаевны «младшей». Она играла почти всего Шопена и играла прекрасно.
Этот порядок не нарушался приездом гостей: дом в Вечаше был просторный, и никто никому не мешал. Все занимались своим делом, и приехавшие также быстро находили себе занятие. В. В. Ястребцев записывал 22 августа 1904 года: «Днем Николай Андреевич занимался с Игорем Федоровичем (Стравинским) инструментовкой, а также вписыванием сценариума в только вчера (21-го) законченной инструментовке 1-й картины III действия «Града Китежа». Я снимал виды Вечаши, пока еще все гуляли (ходили за грибами). Николай Андреевич сыграл действие «Китежа» — чудо из чудес! Я плакал».
Внешне словно бы, как говорят, «застегнутый на все пуговицы», замкнутый, сдержанный, Николай Андреевич производил на посторонних впечатление человека сурового и строгого. Таким представлялся он часто ученикам, таким запечатлен он на портретах И. Репина и В. Серова. Но не таким был он для тех, кто его знал близко, особенно в семье. Дети запомнили его веселым, добрым, даже мягким. После смерти Маши, не дожившей до четырех лет, и Славчика, умершего в годовалом возрасте, детей осталось пятеро. Он вникал в их мир, их стремления, всегда был готов проявить дружеское участие, прививал им любовь к природе.
В семье все очень любили животных и птиц. В письме из Вечаши в Ялту к Надежде Николаевне он не забывал сообщить, что «воробьи стали меньше показываться у балкона, так как кое-где стала уже тень, зато трясогузка, страшно растолстевшая, и зяблик все вертятся тут и заходят на балкон».
Его очень забавляли приключения вороненка Васьки. Никто не знал, как и когда Васька появился на балконе. Скорее всего, выпал из гнезда. Он быстро освоился с новым своим положением и, что называется, прижился. Николай Андреевич любил кормить птиц — перепадало и Ваське. Вскоре он почувствовал себя на балконе хозяином и однажды сильно напугал В. В. Ястребцева, приехавшего в Вечашу на пару дней: разбудил его ранним утром стуком и грохотом. В первую минуту, со сна, гость решил, что на балкон забрались воры, но когда распахнул туда дверь, то увидал «нахала Ваську», который «со свирепым упрямством и дико сверкая глазами теребил и рвал чехлы на балконной мебели».
Впрочем, на балконе в Вечаше всегда кто-то жил. До Васьки там обосновался волчонок Холст. Потом оказалось, что настоящее имя волчонка — Фауст и принадлежал он деревенскому мужику, у которого еще был кот Мефистофель.
Подрос, окреп и улетел Васька. Тогда на балконе поселились три сереньких котеночка, которые лазали по деревьям и садились на плечи Николая Андреевича, ласкаясь к нему. Любопытно, что собака Рекс, жившая в семье Корсаковых, не пугала котят. Рекс был умный, веселый и ласковый со всеми пес. Однако подлинным своим хозяином он признавал только Николая Андреевича и часто сопровождал его на прогулках.
Надежда Николаевна как хозяйка относилась к «жильцам» из животного мира менее благосклонно, особенно к «приблудным». Однако и она пишет из Вечаши: «Передай Наде, что кончилось тем, что я стала кормить Дианку. Она так голодна и худа, что я не могла вынести ея вида и дала ей молока с булкой, после него она прогулялась с нами в Крицы. Бедные собаки! Что с ними будет, когда мы уедем!».
Эта любовь к животным была частью любви композитора к природе и прошла через всю его жизнь, но особенно она заметна в летнюю пору 1904 года, когда Римский-Корсаков работал над одной из самых значительных своих опер — «Сказанием о невидимом граде Китеже и деве Февронии».
Римский-Корсаков не принадлежал к людям, для которых природа застыла в неподвижности и пейзаж может быть сравнен с картиной. Для Николая Андреевича природа всегда жива, и он рисует ее живой, одухотворенной. У него одушевлены не только птицы и звери, но и цветы, звезды. Такое понимание природы близко к народному. В народном представлении березка или лебедь могут превратиться в девушку и, наоборот, девушка стать березкой или лебедью. При этом фантастическое, сказочное вырастает из действительности и с ней связывается.
Н. А. Римский-Корсаков сказал однажды своим ученикам: «Фантастическое в искусстве тогда хорошо, когда в основе его лежат правильные наблюдения земной природы». Композитор считал доброе отношение к природе одним и з проявлений нравственного начала в человеке. Доброта, причем действенная доброта и к природе и к людям — основа характера Февронии, героини «Китежа». Опера начинается изображением «зеленой пустыни» — летнего леса. Музыка передает нежный шелест листвы, который смешивается с птичьими криками и посвистом, а над всем — голос человека: Феврония поет «Похвалу зеленой пустыне», ее красоте. Корсаков наделяет героиню пантеистическим чувством природы, которое свойственно Н. А. Римский-Корсаков за рукописью «Китежа» ему самому. Феврония выросла и живет в Керженском лесу. Лесная «пустыня» пела ей днем «умильные песни», нашептывала ночью «чудные сказки»: «Птиц, зверей мне дала во товарищи». Мы видим ее в окружении множества болотных и лесных птиц. В эту поэтичную сцену композитор вставляет два портрета лесных «жителей» — Медведя и Лося. Феврония лечит рану Лося, кормит Медведя и ласково ему выговаривает:
Про тебя, медведя, худо бается,
Живодёр ты, по пословице,
Да не верю я напраслине...
В этой сцене нет обычных для Корсакова сказочных образов. Прекрасное в ней возникает из ощущения реальной красоты и доброты. Эстетическое сливается с высоко этическим. Соединение прекрасного и нравственного в Февронии поражает и пленяет заблудившегося в лесу Княжича . Феврония и ему перевязывает рану (как Лосю), делится с ним своими мечтами о счастливом времени, когда «словно дивный сад процветет земля».
Есть известное сходство между началом оперы и рядом писем Римского-Корсакова того времени из Вечаши. В них то же ощущение поэзии природы, то же соединение шутливого и серьезного. Так, добрая половина одного из писем относится к такому малопоэтичному животному, как... свинья.
«В это лето я убедился, что свинья — прекрасное, доброе, умное и ласковое животное. Мы купили маленького поросенка, он вырос в' большую свинью; имя ей было Труська. Свинья эта так привязалась к кухарке, что всюду ходила за нею, ходила даже гулять, заходила за нею к нам в комнаты и т. д. Кухарка приучила ее отнюдь не пачкать в кухне, и вела себя она в этом отношении превосходно. Она проявляла значительную шаловливость: однажды, и даже не однажды, забралась к кухарке на постель; когда производилась игра в крокет, свинья старалась непременно участвовать, толкая рылом шары; когда в кухне однажды был поставлен самовар на полу, еще не успевший нагреться, свинья отперла мордой кран, вылила и выпила воду. Не желая зарезывать столь привязанное к нам животное, мы ее продали в соседнюю деревню мужику на племя; свинья, очевидно, скучала у него, и, когда наша прачка пошла однажды в эту деревню, свинья, увидав ее, начала прыгать и ласкаться к ней. Ну разве это не трогательно? А мы еще бранимся „свиньей”!».
Адресат этого письма — Николай Иванович Абрамичев, профессор Петербургской консерватории. Летом 1904 года Римский-Корсаков отправил Абрамычеву из Вечаши еще два письма. Одно — весеннее: «Вяз цветет, клены распустились, липы распускаются, вишни зацветают, яблони зацветут, вероятно, послезавтра, черемуха в полном цвету; четыре соловья распевают одновременно, зябликов множество, кукушка кукует в кварту (фа-до), а впрочем, посылаю Вам при сем отзывы об учениках и поклоны Глазунову и Лядову, а также многим другим». И второе (от 8 июня): «Немножко поэзии: яблони отцветают, сирень в полном цвету, соловьи умолкли, кукушка до сего дня куковала в кварту, сегодня же верхнюю ноту спустила на полтона. Быть может, это знаменует конец весны и начало лета...»
Но пусть нас не обманывает кажущаяся беззаботность писем тех дней. С начала 1904 года идет кровопролитная для России война, раскрывшая преступное легкомыслие правящей верхушки страны. Мог ли об этом не думать Римский-Корсаков — художник, так горячо любивший народ, так живо откликавшийся на события дня? Конечно не мог!
В войне участвовали близкие знакомые композитора и его родные. 31 марта (13 апреля) 1904 года на флагманском броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на японской торпеде в бухте Порт-Артура, погибли прославленный адмирал С. О. Макаров и художник В. В. Верещагин. Римский-Корсаков познакомился с Верещагиным через В. В. Стасова, бывал на выставках его картин. В своей опере «Млада» Николай Андреевич использовал мелодию, услышанную Верещагиным в Индии и напетую им. Не мог моряк Римский-Корсаков не знать также и о Макарове, слава о котором гремела на всю страну.
На «Петропавловске» погиб и родственник композитора по жене, начальник штаба Тихоокеанской эскадры контр-адмирал М. П. Молас. Посетивший Корсаковых В. В. Ястребцев рассказывал о глубоком переживании всей семьи: «Говорили почти исключительно об ужасной гибели». Тревогу выдает вопрос в письме А. К. Глазунова к Николаю Андреевичу: «На каком миноносце плавает Федор Войнович?» Федор Войнович, Федя — родной племянник композитора, командовал миноносцем «Беспощадный».
«А какие ужасы происходят на востоке! Порт-Артур, очевидно, доживает последние дни. По сегодняшним газетам, «Рюрик» пустили ко дну. Еще много будет у нас жертв этой проклятой войны, война же надолго затянется. «Макаки да макаки! Шапками закидаем, уши надерем. Вот что говорилось у нас. «При первой сухопутном сражении — японцам капут!» и т. д., и вот что вышло. Война, признаться, у меня из головы не выходит»,— писал Николай Андреевич.
«Град Китеж» — творение тех дней, детище того времени. Начало оперы — «зеленая пустыня», северная идиллия. Лес в весеннем цветении, в котором мирно встречаются звери и птицы, привлеченные добротою Февронии. И сама Феврония, мечтающая о чудесном обновлении земли (всей земли), преображении ее в дивный сад, и любовь ее к Княжичу, и его любовь к ней, незнатной девушке, щедро одаренной и красотой, и умом, и душевностью,— все это идиллия.
Резко контрастно первому второе действие. Тревожное, неспокойное с самого начала, оно показывает социальное расслоение жителей Китежа на отдельные группы, их взаимную враждебность. Драматическая кульминация действия— нашествие врага. Три волны воплей растерянной толпы «Ой, беда идет, люди» и предательство Гришки Кутерьмы составляют ее центр. Удивителен страшный речитатив Гришки «Мук боюсь». Властно и сурово звучит грозная тема татарского полона...
До возвращения в город композитор успел полностью завершить третье действие и оркестровать его. Сквозная тема оперы — народное бедствие — нашла во втором и третьем действиях яркое и смелое воплощение. Завершается опера изображением чудесно спасенного Китежа. Это — воплощение народной мечты о счастье.
Либретто «Китежа» написано В. И. Вельским, с которым у композитора (чем дольше длилось их знакомство) сотрудничество становилось все более тесным. В предисловии к опере Вельский нашел нужным подчеркнуть это прямым высказыванием: «План и текст настоящей оперы, мысль о которой приходила Н. А. Римскому-Корсакову еще перед сочинением «Салтана» (1899 год), во всех стадиях своей долгой обработки подвергались совместному с композитором обсуждению. Композитор поэтому во всех мелочах продумал и прочувствовал вместе с автором текста не только основную идею, но и все подробности сюжета, и, следовательно, в тексте не может быть ни одного намерения, которое не было бы одобрено композитором».
К к онцу лета, когда у композитора накопился материал, он по примеру прошлых лет стремился показать свою музыку друзьям — сперва в узком кругу, как бы проверяя ее «взглядом со стороны». С окончанием большого труда пришла усталость, а с нею мысли о старости. Отклик на эти настроения — письмо Михаила Николаевича к отцу: «Как мне бы хотелось услышать твой Китеж. Если все так хорошо, как первое действие, то старческого тут совсем немного и незаметно, что ты много переделываешь, как ты пишешь».
На самом деле «старческого» в этом гениальном творении Римского-Корсакова ничего нет. Напротив, опера «Китеж» полна новаторства как в области созвучий, гармонического языка, драматургии, так и в изображении отдельных действующих лиц. Особенно знаменательно появление таких характеров, как характеры Февронии и Гришки Кутерьмы. Опера производила на слушателей ошеломляющее впечатление. Однако не все в ней было сразу же понято и принято ими. Особенно спорным казалось совершенно новое для того времени соединение эпического и лирического, глубокого драматизма и ораториальности. Между тем как раз эта форма имела большое значение для дальнейшего развития оперного жанра.
«Китеж» был начат в 1902 году, за два года до русско-японской войны. Однако содержание оперы — нашествие врага, защита Отечества и этика поведения в тяжелую годину испытаний — выражает уже предчувствие последующих событий. Следующая опера, «Золотой петушок», писалась после окончания русско-японской войны и полна горьких откликов на нее.
Источник:
Образцова, Инна Михайловна. Н.А. Римский-Корсаков на Псковщине / Инна Михайловна Образцова. - Ленинград : Лениздат, 1981. – С. 54-66.