Биография Н. А. Римского-Корсакова
«Золотой петушок». Последние годы
«Сказание» не стало завершающим произведением композитора. Правда, еще летом 1906 года он писал С. Н. Кругликову: «Что же касается сочинения... то тут, кажется, пора поставить точку...». Шестидесятидвухлетний композитор готов зажженный когда-то у балакиревского огня факел передать музыкантам иного поколения - тем же Стравинскому, Прокофьеву, Штейнбергу.
Но жизнь несет все новые и новые впечатления. В 1905 году его захватила идея революционной оперы - песни о восстании Степана Разина. Она осталась невоплощенной, сохранились только наброски тем в записных книжках (среди других - тема персидской княжны), да торжествующая, бодрая «Дубинушка» для оркестра, возможно, приготовлявшаяся к финалу оперы-походу Разина «на Москву». Но теперь, в конце 1906 года, иной замысел привлекает Римского-Корсакова. Замысел оперы-сатиры, оперы-гротеска, причудливой и беспощадной. Снова, как во времена «Кащея», художник бросает неслыханный по смелости вызов царской власти и на этот раз в союзники берет Пушкина. И снова крайнюю остроту темы соединяет с крайней по тем временам остротой музыкальных средств. «Золотой петушок» был весь обращен в будущее, к опере XX века. Без него иначе писали бы Стравинский, Прокофьев, Шостакович, а может быть, и другие музыканты нашего времени.
В октябре 1906 года умер Стасов. С ним обрушился целый пласт русской культуры, целый пласт жизни Николая Андреевича. На венке, возложенном Римским-Корсаковым, значилось: «Лучшему другу», и это была правда истинная, сиявшая выше всех размолвок и несхождений... А через несколько дней в записной книжке композитора появилась новая нотная строка: резкий, механический и притом не трогательно поэтичный, как в «Снегурочке», а вызывающий и колдовской петушиный крик: «Кири-ку-ку! Царствуй, лежа на боку!»
С первого мгновения в оркестровом вступлении к опере звучит этот насмешливо успокоительный приказ (а кончается опера грозно: его зеркальным отражением, тревожным и угрожающим «Кири-ки! Кири-ку-ку! Берегись, будь начеку!»). И сразу после отчетливого крика возникает в басах негромкая скользящая таинственная тема, перелетает, все такая же тихая, в высокий регистр, определяется все очевиднее как узорчатая, женственно-прихотливая мелодия восточного склада, заставляющая вспомнить наиболее нежные и изысканные страницы «Шехеразады», и, наконец, сменяется совсем уже необычайной темой Звездочета. А вот и он сам, «в сарачинской шапке белой, весь, как лебедь, поседелый», появляется перед спущенным занавесом. Появляется, чтобы под хрустальные звоночки колокольчиков и арф, под отрывистые, не смычком, а щипком извлекаемые звуки струнных объявить (такими же отрывистыми, напоминающими высокий голосок заводной куклы словами), что он колдун, что сейчас он покажет публике смешные маски, а впрочем - «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Три музыкально связанных образа, как выясняется из дальнейшего хода оперы, составили содержание Вступления: образ Золотого петушка, его хозяина Звездочета и загадочной восточной красавицы Шемаханской царицы. Лишь в самом конце оркестрового вступления слышится странное громкое повторение одной и той же ноты, словно с силой утаптывают землю или заколачивают большой гвоздь. Те же тяжеловесные тупые удары послышатся в опере не раз, совпадая либо с гневом Царя Додона, либо с выражением его безграничной власти, что довольно близко по содержанию.
Эти удары в басах сопровождают и подъем занавеса, открывающего нарядно и пестро разубранную палату во дворце. Царь собрал свою боярскую думу для совета, как управиться с врагами, внезапно вторгающимися с разных концов в его державу. Но и бояре, и два ненавидящих друг друга царевича ничего, кроме явного вздора, присоветовать не могут. Бояре только бесконечно провозглашают славу своему повелителю и его отпрыскам, ликуют по всякому поводу под бравурный, но тупоумный марш, характеризующий Додона с той же едкой выразительностью, что и забивание гвоздя. Но когда им приходит в голову, не помогут ли тут ворожеи, в музыке, сопровождающей их спор, на чем надо гадать - на бобах или на кофейной гуще, - в царскую палату входит Звездочет и дарит царю вещего Золотого петушка. Он ручается, что крик петушка - «Царствуй, лежа на боку!» - означает мир и безопасность, крик «Берегись, будь начеку!» - опасность с той стороны, куда повернется петушок, посаженный на высокий шпиль терема.
Все расходятся довольные. Жарко... Царю дремлется. Душой и телом преданная царю Ключница Амелфа устраивает ему мягкое ложе тут же. Но сон царя, хоть и сладок, но неспокоен: Додону грезится неведомая красавица и музыка его сна - сперва мягко убаюкивающая колыбельная на теме «Царствуй, лежа на боку!», затем томная и пряная - не оставляет у слушателя сомнений', что грезится царю не кто иной, как сама, им никогда не виденная, Шемаханская царица.
Текст либретто по временам намекает на всем тогда памятные обстоятельства неудачной и непопулярной войны с Японией. Теперь эти намеки потеряли свою колючесть, но не потеряла убийственной сатирической силы музыка. Грубость, бахвальство, тупость, решительное отсутствие чувства человеческого достоинства и притом какое-то безграничное безобразие всего уклада жизни выражены в музыке простыми и сильными средствами: внешне торжественный, внутренне пустой марш Царя Додона, ликующие без всякого на то основания и неумеренно обильные фанфары, попевки из солдатских, народных песен, даже из былинного сказа, сведенные, чаще всего, к самым упрощенным и бедным формулам, - таков беспощадный образ державы Додона. Вспоминаются слова Звездочета, сказанные еще перед занавесом: «Смешные маски». Перед нами как будто и в самом деле хари и маски масленичного балагана.
Но начало второго действия вводит нас в совсем иную область чувств. В ущелье, куда боязливо входит рать Додона, устлало землю побитое, полегшее головами войско, а посередине «без шеломов и без лат» мертвые лежат оба царевича, «меч вонзивши друг во друга»... Туман застилает окрестность. Плач-вой над трупами идет под минорный вариант торжественного марша Додона. Пожалуй, это уже было в «Сказке о царе Салтане» - плач на теме марша. Но там оплакивание царем своей Милитрисы, которая вот-вот выйдет из княжеского терема и обрадует неутешного мужа, казалось только трогательным и забавным, а музыкальная шутка - уморительной. В «Золотом петушке» от этой сцены веет жутью. Художественные рамки раздвинулись и вместили рядом со смешным и отвратительным-страшное. И опять крутой поворот: рассвет, туман расплывается, открыв узорчатый шатер, из шатра выходит, «вся сияя, как заря», дивной красоты гордая девица - Шемаханская царица. Ее «Привет солнцу» - один из перлов оперы, высшая, как кажется, и особенно по контрасту, точка корсаковского, а может быть, и всего русского музыкального «ориентализма»
Тревога, сильнейшим образом окрасившая начальные эпизоды второго действия, вновь сгущается в действии последнем. Начиная с фразы томящихся перед дворцом в ожидании известий с войны горожан («Страшно, братики!») слушатель погружается в наэлектризованную атмосферу беспокойства. Робкие вопросы хора, сердитые, презрительные ответы выходящей на крыльцо Ключницы Амелфы, уже знающей от скороходов, что царь возвращается, да не один, а с новой хозяйкой, идет под медленное неуклонное движение иссиня-черной тучи с востока.
Но вот и конец ожиданию. В оркестре, на смену неопределенному, неспокойному блужданию и обрывкам темы петушка («Царствуй, лежа на боку!»), утратившей успокоительный характер, появляется настойчивая, хотя и приглушенная, тема власти Додона, и открывается великолепное шествие (или свадебный поезд) Додона и Шемаханской царицы. Тяжелый марш переплетается с темой Золотого петушка, к ним присоединяются, одна другой причудливее и изощреннее, темы, связанные с самой царицей и ее странной свитой. По сцене идут ратники Додона, рабыни и прислужницы восточной повелительницы, карлики, великаны, люди с песьими головами, одноглазые чудища и снова ратники в шеломах и броне.
Наконец въезжает на сцену и золотая колесница с женихом и невестой: Их встречают несмолкающее «ура!».
Эту отрадную для царева сердца идиллию единения царя с народом прерывает появление Звездочета. Под сопровождающий его волшебный перезвон колокольчиков и пиццикато струнных он подходит к колеснице, чтобы напомнить Додону его давнее обещание: «Волю первую мою мне исполнить, как свою. Подари же мне девицу, Шемаханскую царицу».
Не сумев уговорить Звездочета, настойчиво требующего своего, разгневанный царь ударом жезла по лбу убивает его. «Вся столица содрогнулась», повторяет вслед за Пушкиным либреттист. Солнце скрывается за тучей, удар грома. И некому призвать убийцу к ответу.
Есть кому! «Кири-ки-ку-ку!-поет Золотой петушок. -В темя клюну старику!». Вспорхнув со спицы, он кружит над ужаснувшейся толпой и, опустившись над Додоном, клюет его в голову. Страшный раскат грома, мгновенный мрак. Слышен тихий насмешливый смех Шемаханской царицы. Когда светлеет, на сцене нет ни царицы, ни петушка. Над трупом Додона причитает народ.
Занавес падает. Но опера еще не пришла к концу. Звенят в оркестре хрустальные колокольчики. Звездочет, живой, возникает перед зрителями.
Он скрывается, оставив слушателей в некотором недоумении. И задорный крик петуха в оркестре, призывающий «быть начеку!», венчает удивительную, не во всем раскрывшуюся до конца, но полную мысли, гнева, презрения «небылицу в лицах» «Золотой петушок».
Нет уверенности, что на все загадки, заложенные в тексте оперы, можно найти ответы. Нет даже уверенности, что нужно их искать. Музыка Звездочета и Шемаханской царицы кое-где сближается.
В «Золотом петушке» Римский-Корсаков сказал свое последнее и самое веское слово о холопском недуге и о вспоенных им людишках, годных лишь на то, чтобы с них вылепили смешные и страшные маски для ярмарочного балагана.
Работу над партитурой «Золотого петушка» Корсаков закончил в августе 1907 года. Весною этого года он прервал сочинение для поездки в Париж вместе с Надеждой Николаевной. С. П. Дягилев начинал там грандиозное предприятие: широкое ознакомление французской публики с русской музыкой, русскими исполнителями, в дальнейшем и с русскими декораторами. Сделать почин должны были Пять русских исторических концертов с участием Ф. И. Шаляпина, знаменитого дирижера А. Никиша и Н. А. Римского-Корсакова. К этому времени Николай Андреевич уже отказался от дирижирования, но сделал на этот раз исключение и самолично продирижировал сюитой из «Ночи перед Рождеством», «Ночью на горе Триглав» (из «Млады») и Вступлением к «Снегурочке»; некоторые другие его оркестровые пьесы с обычным блеском провел Артур Никиш. Успех был велик и, как выяснилось позднее, прочен; уже в следующем году на парижской сцене появились «Снегурочка» и «Борис Годунов».
В Париже Корсаковы встретились дружески с С.В. Рахманиновым и А. Н. Скрябиным. Надежда Николаевна, прекрасная пианистка, с восторгом относилась к фортепианным пьесам Скрябина; Николай Андреевич был сдержаннее и настороженнее; огромный талант московского композитора был для него очевиден, направление и особенно господствовавшее в творчестве Скрябина утонченное хрупкое музыкально-эстетическое настроение оставалось чуждым.
Парижские впечатления были, пожалуй, самым светлым, что принес Римскому-Корсакову последний год его жизни. Вскоре после завершения «Золотого петушка», в разгар уже утомительных для него забот с корректурами и с переводом либретто оперы на французский язык, потянулась горькая цепь тревог, связанных со все более осложнявшейся возможностью, или, вернее, с постепенно выяснявшейся невозможностью постановки его на русской сцене. Опера не пойдет в Большом театре. Новое решение: не пойдет и в Мариинском. Последний удар: запрещена вообще к постановке. Это чудовищно. Этого не было даже в 1905 году, когда его уволили из консерватории.
Немало времени в последние месяцы жизни брала у Римского-Корсакова работа над корректурами «Золотого петушка». Много волнений принесли ему цензурные преследования оперы. Можно думать, что эти волнения обострили болезнь сердца, которой страдал Римский-Корсаков, и ускорили конец великого художника.
Весна 1908 года принесла резкое ухудшение здоровья Николая Андреевича. В марте он жалуется на сердечную слабость. В апреле — два тяжелых приступа удушья (грудная жаба). В мае наступило улучшение. Римский-Корсаков принялся даже за работу.
Последнее место летнего отдыха Н. А. Римского-Корсакова — усадьба Любенск расположенная вблизи любимой Николаем Андреевичем Вечаши. Впервые в Любенске семья Римских-Корсаковых провела летние месяцы в 1907 году, снимая усадьбу у ее владельцев. Вскоре Римские-Корсаковы приобрели эту усадьбу.
Как только наступило некоторое улучшение в состоянии Николая Андреевича, он стал мечтать о переезде в Любенск. 20 мая 1908 года он пишет дочери — С. Н. Троицкой: «Дорогая Софьюшка, завтра, наконец, мы уезжаем в Любенск. Я, что называется, здоров, хотя нахожусь, в сущности, в том же положении, в котором ты меня- оставила. Завтра буду вдыхать деревенский воздух. Воображаю, как ты и девочки наслаждаетесь в такую погоду. Как все зелено. А я пока, кроме березы во дворе, зелени не видел. Андрей телеграфировал, что лягушки поют».
С. Н. Троицкая рассказывает о последних днях, которые она провела с отцом в Любенске.
«21 мая его перевезли в Любенск, а 4 июня была свадьба сестры Нади с М. О. Штейнбергом. Отец уже был настолько болен, что не мог поехать в церковь. Я вызвалась остаться дома с ним. Вдвоем мы медленно обошли любенский сад, который был весь в цвету. Рекс — папин любимый пойнтер — нас сопровождал. Когда мы подошли к балкону, я выразила опасение по поводу того, как отец будет подниматься по лесенке. Он ответил, что будет стоять на каждой ступеньке по 5 минут и вынул часы. Помню, как он радовался свадьбе, как был весел за свадебным обедом, как ему понравилось, что деревенские девушки и парни загородили молодым дорогу лентой, как будто желали воспроизвести сцену из «Китежа».
На другой день я уехала, а через три дня утром получила роковую телеграмму о его смерти».
О последних часах жизни композитора рассказывает А. Н. Римский-Корсаков. «7 июня Николай Андреевич проводил, как и предыдущие, в тесном окружении всех членов своей семьи. Кроме Надежды Николаевны и детей, живших вместе с ними в Любенске, к нему приехал живший в этом году поблизости на даче старший сын Михаил Николаевич, предполагавший в ближайшие дни отправиться в командировку. Все члены семьи следили буквально за каждым шагом Николая Андреевича, так как у всех был в памяти последний припадок удушья, случившийся у него 5 июня. Николай Андреевич был страшно рад посещению Михаила Николаевича, много беседовал с ним о предстоящей его поездке. Был чудесный июньский день. Любенский сад - парк был напоен благоуханиями...
К концу дня Николай Андреевич, с палкой, в люстриновом пиджачке и в своем обычном головном уборе — синей кепке, — медленным шагом спустился по нескольким ступенькам в сад и такой же медленной размеренной поступью в сопровождении Михаила Николаевича обошел все свои любимые места в саду...
К ночи воздух стал предвещать грозу. В комнатах чувствовалась тягостная духота. Спать было трудно, несмотря на раскрытые окна. Белая ночь томила и наполняла смутными тяжелыми предчувствиями. Около начала третьего в коридоре послышались торопливые шаги и стук в дверь. Через минуту мы с братом были напротив, в комнате отца. Он сидел около кровати на кресле и мучительно тяжело дышал коротким дыханием, требуя вспрыскивания морфия. Надежда Николаевна грела воду для ног. Из соседнего дома с минуты на минуту ждали прихода М. О. Штейнберга с женой. Делом нескольких минут было прокипятить шприц и отдать распоряжение о посылке верхового к врачу за несколько верст. Мы с братом сделали два вспрыскивания—морфия и камфары. Но вопреки ожиданию желанное облегчение не приходило.
В это время за окнами раздался короткий и сильный удар грома, а вслед за ним шум начавшегося летнего ливня. Несколько минут страшного, томительного беспокойства. Вдруг короткие, быстрые вздохи сменились длинным хрипящим выдохом, взор Николая Андреевича остановился, и в сознание окружающих молнией врезалась мысль: смерть...».
10 июня состоялось погребение на Новодевичьем кладбище в Петербурге. Позднее на могиле Николая Андреевича поставлен памятник по эскизу Н. К. Реpиха. Памятник изображает вершину кургана с древним новгородским крестом. Могила обложена плитами с надписью: «Николай Андреевич Римский-Корсаков. 6 марта 1844 г.—8 июня 1908 г.» В 1937 году могила Римского-Корсакова перенесена в пантеон некрополь в б. Александро-Невской лавре. Посетитель некрополя найдет ее рядом с могилами Глинки, Мусоргского, Балакирева, Бородина, Кюи и Чайковского.
Источники:
Кунин, Иосиф Филиппович. Николай Андреевич Римский-Корсаков.- 3-е изд. / Иосиф Филиппович Кунин. – Москва : Музыка, 1983. – С. 115-124.
Соловцов, Анатолий Александрович. Николай Андреевич Римский-Корсаков : очерк жизни и творчества / Анатолий Александрович Соловцов. - Москва : Музыка, 1984. – С. 328-355.