Фрагмент статьи Степанова Г.П. «Вспоминая войну».
Орфография и пунктуация первоисточника сохранены.
Великие события каждый воспринимает по-своему и чаще всего на фоне собственных жизненных коллизий. Лето 1941 года жил искусством, и главным было то, что я был принят в лучшую художественную школу страны - СХШ при Академии художеств в Ленинграде.
Накануне войны мои родители: папа, Степанов Петр Степанович, и мама, Степанова (Радько) Екатерина Степановна – скончались, и я в 13 лет остался на попечении сестрички Степановой Тамары Петровны. Мой папа до революции работал главным механиком на электротехническом заводе «Сименс и Гальске» (позже переименовали в завод Козицкого) на Васильевском острове, 5–6-я линии, 70–61, где выпускались телеграфные аппараты Морзе. Он был, как говорят в народе, «мастер золотые руки» - не только знал теорию механики, но и мог наладить и починить любую машину, аппарат, инструмент - и поэтому после революции остался на заводе Козицкого главным механиком. Родители были образованными людьми: свободно говорили по-немецки, в доме была большая библиотека русской и западноевропейской классики, поэзии.
В детстве я увлекался моделированием парусников. Вместе с папой заложили трехмачтовый фрегат с полным парусным оснащением. Он мог ходить по ветру и галсом против ветра, мог дать залп в 12 пушек. Вот с этим кораблем я и пришел в Ленинградский Дворец пионеров на Невском проспекте. В судомодельной секции никого не оказалось, и я стал ходить и смотреть, что же делают здесь дети. И, наконец, забрел в изосекцию. Там мой парусник всем понравился, и ребята стали его рисовать. Я тоже включился в эту работу, и у меня неплохо получилось. Руководитель - педагог-художник Горюнов пригласил меня в студию, и я стал там рисовать и писать красками. По окончании года занимался у него в мастерской на ул. Б. Зеленина. Это было прекрасное время для подготовки в среднюю художественную школу (СХШ) при Всероссийской академии художеств. Он подготовил меня и посоветовал показать рисунки в СХШ при В.А.Х. Рисунки принес, и меня приняли в школу.
Надо сказать, что до сентября 1941 года война в городе как-то и не воспринималась, может быть мной, потому что был увлечен рисунком и живописью - рисовал город, писал этюды, ездили на рытье противотанковых рвов, а по ночам сбрасывали «зажигалки» с крыш. А вот в сентябре, когда сожгли Бадаевские склады, и началась блокада, тогда-то мы и почувствовали её железные клещи.
Как-то летом шел я с Петроградской стороны, где я жил, на Васильевский, в городе было пустынно, и, сойдя с Тучкова моста у больницы им. В. Слуцкой, увидел служебный автобус, кажется, пазик. Люди заглядывали в него и быстро отходили прочь. Заглянул и я. Сидения были вынуты, и автобус до окон был завален окровавленными трупами мальчишек-пэтэушников. Так, впервые, я столкнулся воочию со смертью. Потом в блокаду и в боях, на войне, приходилось участвовать в более страшных ситуациях, но эти мальчишки у меня до сих пор в глазах.
В СХШ мы рисовали, писали, знакомились с композицией, занимались общеобразовательными предметами, за всем этим ревностно следил наш «всемогущий» завуч Иван Никанорович. Нас, школьников, подкармливали так называемой баландой, и многим это помогало. Дома, на Большом проспекте Петроградской стороны моя сестра, Тамарочка, пунктуально делила наши пайки хлеба - 125 г. на три части, и мы, таким образом, имели «трехразовое питание», что позволило выжить в холодном, голодном городе.
