Главное все же - искра Божья:
к 100-летию со дня рождения поэта Игоря Николаевича Григорьева


«Русский Воин. Русский Поэт. Русский Человек...»:
вспоминая поэта Игоря Григорьева


Сегодня имя Игоря Николаевича Григорьева на устах читателей. Россия встрепенулась и заговорила о его поэзии, личности, нелегкой судьбе. Литературные критики пишут о нем, все чаще сравнивая его с известными гениями русской словесности - Николаем Рубцовым и Сергеем Есениным. Его лучшие произведения называют «жемчужинами русской поэзии», а его самого «Человеком-уникомом», «Человеком-легендой»... 

О его самоотверженности, душевной щедрости, доброте и искренности писали многие: друзья и знакомые, критики и литературоведы. Его личность и поэзия настолько многранны и богаты, что невозможно «поместить» их в рамки какой-либо статьи, темы, сюжета. Поэтому так много о нем пишут, вспоминая самое сокровенное, дорогое сердцу. Особенно проникновенны воспоминания тех людей, кто знал его близко, кто соприкасался с ним душой. 

В данном обзоре собраны цитаты, воспоминания, мысли о поэзии, жизни, характере Игоря Николаевича Григорьева, которые в совокупности воссоздают нам целостный образ этого удивительного человека. 

 

 Светлана МолеваСветлана Молева, поэтесса, публицист, редактор и исследователь, автор книги «Единородное Слово»: 

«Сколько бы теперь не писали о нем, нам всем миром не собрать малой доли стремительного, яркого, разрываемого противоречиями образа. Скорее всего, не удастся даже последовательно выстроить биографию, разбросанную по всей стране...» 

«Одна из последних поэтических книг Игоря Григорьева биографична и называется «Крутая дорога». Как ее редактор, я, безусловно, и сразу согласилась с этим названием. Вот она передо мной. И думается теперь: на свое неслабое мужское плечо примерял он эту дорогу. Не крутая она - жестокая. Да, жестокая дорога поэзии стремительно пронесла его мимо нас. Многие шарахались в стороны, называя его шутом и кривлякой. Он не оглядывался. Другие уязвляли больно, навешивая ярлык графомана»». 

 

 Станислав Золотцев, поэт, писатель, публицист, автор книги о жизни и творчестве поэта Игоря Григорьева «Зажги вьюгу»: 

«...Мои глаза были прикованы одним лицом – да нет, скорее, ликом: сей лик и впрямь словно с иконы сошел. То был облик, с одной стороны, принадлежащий типичному псковскому крестьянину – из той нашей глубинки, которой за давние столетья не коснулись никакие восточные нашествия. Прямой, крупный, "скобарско-чудской нос", темновато-русые с легким "льняным" отливом и очень густые волосы… А с другой – это лицо отличалось столь резкой неповторимостью, что в любом многолюдье таких же наших земляков из глубинки он сразу же выделялся. Уже значительно позже я понял: выделяла его жесткая печать перенесенных болей и страданий. Она виделась во всем – и в глубоких морщинах впалых щек, и в суровом взоре донельзя – ну, поверьте, просто невероятно синих глаз. Их синева сияла даже ночью… Словом, этот воин – а он никем иным выглядеть в своей гимнастерке, хоть и без погон, но с орденом и медалями не мог – так поразил мое воображение, что даже его младший товарищ по поэзии и по партизанским боям Лев Маляков, смотревшийся в те годы истинным Лелем, не столь поразил мое воображение своим обликом...» 

«…Близкими ему с юных лет, отданных битвам с иноземным фашистским нашествием, были те, кто, не страшась ничего — ни начальственного окрика, ни вражеской кары, ни даже смерти самой, готов был отдать и все свои силы, а, если надо, то и жизнь — за землю русскую, за русский народ, во славу их или ради их достойного бытия. Все прочие были ему, поэту и воину, не близкими. По крайней мере не своими, не родными. Да, так жестоко и так резко он жил. Так он творил свою поэзию». 

 «Я многие годы знал этого поэта, он со временем стал и до последних дней своей жизни оставался мне верным, добрым и строгим старшим другом, и потому мне, как мало кому, очевидно: о нём невозможно говорить «с температурой 36,6». Он сам не боялся никаких слов, ни самых простых и даже грубоватых, ни самых пронзительно-высоких: все его слова были им выстраданы. Он оплатил их своей судьбой - и своей кровью». 

«Игорь год от года всё более отделял в поэзии и в жизни временное от… если не от вечного, то от сущностно-изначального, от неких исторических неотъемлемых основ бытия. Жителю Псковщины вообще легче ощутить в себе чувство историзма. Чувство громады времени, нежели жителю иного края: здесь всё веет Русской Вечностью». 

 «Радость полнокровного бытия он, как истый сын деревни, мог испытывать лишь в стихии с детства близкой ему природы. Об этом в каждой из его книг есть стихи, исполненные просто возрожденческим ощущением красоты <...> Игорь Николаевич, можно сказать, обладал в этом плане ястребиным зрением, но то было зрение души, зрение сердца, взор натуры пахаря и охотника...» 

«Русский Воин. Русский Поэт. Русский Человек... И самое последнее. В коллективном сборнике псковских литераторов, выпущенном к 60-летию Великой Победы, напечатаны несколько стихотворений Игоря Григорьева, которые либо не публиковались прежде (а таких осталось немало), либо в его книгах советского времени появлялись с купюрами, - в сборнике же «Опаленные войной» они напечатаны в первозданном виде. Одно из этих стихотворений завершается так:
Еще окаянные годы
Пошлют нас в пылающий путь.
Вот мы, русские поэты, сегодня и идем этим путем. Путем пылающей вьюги, путем нашей негасимой исторической памяти. И одна из главных путеводных звезд для нас в этом пути - поэзия Игоря Николаевича Григорьева...». 

 

 Елена Морозкина, поэт, архитектор-реставратор, искусствовед, исследователь древнего зодчества Пскова

«Не будь Игоря – не было бы у меня в жизни моего Пскова. Не будь рядом Игоря – не написала б я ни одной книги о Пскове». 

«Игорь Григорьев - уникум, поэт Божьей милостью. Это, прежде всего и на все времена. Стихи его останутся жить с нами, а в них - его душа» 

«И вместе с тем Игорь - подпольщик (а было ему 18 лет!). Игорь – партизан. А после войны Игорь - охотник, Игорь - каменщик, Игорь - фотограф (в том числе - участник археологической экспедиции в Забайкалье), Игорь - студент литфака Ленинградского государственного университета, который он окончил. (А чтобы заработать, позировал в Академии художеств - недаром он был красив). Игорь - создатель Псковской писательской организации и ее руководитель в течение многих лет. Игорь Григорьев - яркая личность и яркий поэт. Глубинный талант, глубинно-чистая душа, предельно искренняя, неспособная лгать. Предельно (или даже запредельно) самоотверженная. Даже незнакомому, нуждающемуся человеку он мог отдать последнее. Вспоминается такой эпизод. Женщина, лишившаяся рук, строила для себя дом, но ей не хватило денег на кровлю. Она попросила о помощи через газету. Игорь получил пенсию и послал ей деньги. Кровлю возвели, но ее сорвало вихрем. Он послал ей еще. В прошлом году эта женщина, выступая по радио, сказала, что Игорь помог ей «из своих сбережений». Никаких сбережений у него не было. Он отдавал последнее. Любовь к Родине была для него главным в жизни, а стихи - его сутью. Подпольщик, партизан, он был весь изранен, изрезан хирургами. Больницы. Больницы. Больницы... 

А острые реакции его, которые порой прорывались, шли от болезней и от мировосприятия, свойственного поэтам. До конца дней ему приходили письма с обращением «товарищ- командир!». Он был инвалидом II группы Великой Отечественной войны. 

Без родной природы Игорь Григорьев не мог. Он знал ее таинства, подобные чудесам. Он был страстный рыболов, это было для него слиянием с природой. Однажды, когда Игорь поехал в деревню, снег выпал в мае. Выросли сугробы. Мертвые птицы лежали кучами. Соловьи, ища спасенья, бросались к нему, забивались ему в карманы, за шиворот...Он всегда был готов помочь братьям нашим меньшим». 

 

 Лев Иванович Маляков, друг И. Григорьева, писатель и поэт

 «Свела нас партизанская тропа в суровом 1943 году. Псковщина горела в пожарище войны, горела в буквальном смысле этого слова. Фашисты, отступая, сжигали все подряд - города, села, деревни, даже одиночные сенные сараи, чтобы лишить партизан пристанища. Меня с Игорем Григорьевым послали в Псков за секретными документами. Об этом эпизоде у меня рассказано в романе «Страдальцы» и в книге «Контрразведка», поэтому не буду повторяться. Лишь отмечу: я с ним тогда встретился впервые, и он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление, примерно таким же оно оставалось на все годы нашей дружбы. Он был энергичен, говорлив, порывист и непредсказуем. Пока мы шли до Пскова, он прочитал мне массу стихов, в том числе и своих, написанных во время оккупации, и заразил «вирусом» поэзии, правда, этот вирус лёг на готовую почву. До сих пор во мне звучат его набатные строки: 

Обозы, обозы, обозы
Такое, как в дни старины.
Искромсаны в щепки березы
Нещадной секирой войны... 

Слова, как пули, пробивали меня насквозь, вонзались в сердце, приводили в восторг. С ними легче шагалось. Игорь читал стихи с напором, в его исполнении каждое слово гудело колоколом. Тогда меня поразил не столько смысл, потому что война была рядом, мы нагляделись на нее, сколько чувство, вызванное всеобщей бедой». 

 

 Валерий Мухин, поэт и художник, член Союза писателей России

 «Роль Игоря Николаевича Григорьева в моей поэтической судьбе очень велика. Во-первых, он дал мне надежду. Во-вторых, дал крылья, чтобы лететь к надежде. И я постоянно чувствовал внимание и заинтересованность с его стороны моим творчеством, моей поэтической судьбой. Мать природа наградила его чрезвычайной красотой, и не только внешней. Он обладал такими редкими в наше время душевными качествами, как честность, благородство и сострадание. Он всегда имел собственное мнение, умел его отстаивать и никогда, ни при каких обстоятельствах не приспосабливался в жизни...» 

«Григорьев по своей натуре был – огонь! У него было пламенное и неуёмное сердце. Его темперамент азартного рассказчика иногда пугал: «Запомни, что я тебе скажу: только натянутые струны души могут звучать. Я тогда был разведчиком, немцы устроили на нас облаву. Мне пришлось зарыться в сено на сеновале. А они стали «проштыковывать» сено вилами. Я замер в напряжении, застыл. В меня тогда чудом не попали. Но душа зазвучала, и я тогда написал много хороших стихов...». 

Григорьев всегда заражал идеей, вдохновлял, подбадривал, подталкивал, вселял надежду, был щедр на похвалу, на радость от встречи с хорошим – чужим – стихом. Любил читать свои стихи вслух, - глядя в глаза собеседнику, и любил слушать чужие, шумно реагируя на удачу, а также и на неудачу...» 

«Добрая душа поэта в дружбе не знала границ. Он был на равных с мастером Савелием, жившим на Карельском перешейке, и с художником Ильей Глазуновым, портрет работы которого висел у него в кабинете. Этот портрет очень точно отражал характер и внутренний мир Григорьева, но самому поэту он почему-то не нравился. Григорьев мог отдать весь только что полученный гонорар нищему, пригласить на ночлег незнакомого человека. Это был человек необыкновенный в любых проявлениях, обладал огромной притягательной силой, сам того не подозревая, влиял на свое окружение самым благоприятным образом. И не только в смысле поэзии...» 

«И конечно, Игорь Григорьев, как поэт и, прежде всего, как человек, оставил неизгладимый след в моей судьбе. Он оставлял такой след в каждом человеке, в каждой душе, соприкасавшейся с его собственной: яркой, горячей и вдохновенной. Его бескорыстность удивляла и пугала. Вот, кто поистине мог отдать последнюю рубаху и не только для друга, а для просто нуждающегося. Его поразительно щедрая душа, не потому ли и была такой «горемаятной», как определил он сам. Не о себе – о других думал он всегда и всюду. Не свои – чужие стихи «пробивал» он в газеты, давая путёвку в жизнь молодым талантам....» 

«Таких патриотов, как Игорь Григорьев, до конца, до слёз любивших свою Родину, я не встречал никогда. И у него было особенное чутье родного русского слова, которое не даётся простым усвоением институтских истин, но лишь глубоким постижением всей мудрости, меткости, сочности языка. И это подтверждает главное его богатство – стихи. Чистые, русские… 

 Звонкоголосые, как трели утренних соловьёв, простые, как капли росы на траве ...» 

 

 Елена Родченкова, поэт, прозаик, публицист: 

 «Мне посчастливилось дружить с ним несколько последних его лет. Он стал другом, учителем и крестным отцом в поэзии. На свои средства (я об этом узнала позже) издал мою первую книжку. Постоянно подталкивал, звонил и требовал стихов для второй.. "Пиши быстрее, у меня мало времени, я должен успеть тебя поставить на ноги". Буквально заставил вступить в СП России, сделал несколько передач и фильм на Псковском телевидении, писал много писем, знакомил с поэтами, писателями... 

Я часто бывала в их доме, какими гостеприимными были его жена Елена Николаевна Морозкина, старенькая мама Мария Васильевна! 

На стенах висели работы его друга Ильи Глазунова. Портрет Ф.М. Достоевского, кстати, написан этим художником с Игоря Григорьева, он ему много позировал ибо был невероятно красив. 

Он усаживал меня в кресло, садился за стол и начинал лекции по русской поэзии, пытаясь каждый мой приезд из Новоржева заполнить знаниями доверху. 

Все описано в очерке о нем "Целую руки твои", основанном на его письмах. 

Письма эти я храню и в трудные минуты перечитываю. Как истинный поэт, он многое предвидел и предупреждал, давая в письмах советы. Много писал о людях. которых я потом встретила в жизни.У меня нет ощущения его отсутствия. Он жив и всегда рядом...» 

 

 Иеромонах Роман (Матюшин), поэт, автор стихов и духовных песнопений, мыслитель и проповедник

«Игорь Григорьев - прекрасный русский поэт, не покрививший душой и словом. Его поэзия - единение Правды, Сострадания, Боли. Его стихи всегда человечны и потому всегда чужды холодному рассудку и пустому сердцу. Он меня покорил тем, что, видя меня впервые, написал сразу: “От всей души, с любовью!”. Я просто не ожидал такой открытости и искренности. Этот человек не заботился о себе. Он шёл навстречу - рискуя быть непонятым, рискуя провалиться. Это - черта благородства. Только человек, не ожидающий, или держащий удар, мог такое себе позволить. Или же у него было чутьё, что этот человек ответит таким же чувством? Когда я находился у себя в скиту и мне передали, что его не стало, душу защемило. Я открыл его сборник и стал читать, как бы беседовать с ним. Как потерял родного человека! Немало уже терял, а такого щемящего чувства не знал...». 

 

 В. Шульц, руководитель клуба поэзии: 

«Лучшие произведения Игоря Григорьева - это, без сомнения, жемчужины русской поэзии. Нам ещё только предстоит по-настоящему насладиться его стихами, его самобытным поэтическим даром, наполненным любовью к Родине, псковской земле, природе, русскому человеку!.. Откройте вновь для себя замечательного поэта! Уверен, не пожалеете!» 

 

 Аркадий Эльяшевич, критик, литературовед

«Жизнь не баловала И. Григорьева. Его поэтическая судьба сложилась необычно. Выступив перед читателями с первыми стихотворными сборниками уже в зрелые годы, он и сегодня остаётся пасынком критики. А между тем оригинальность творческого голоса поэта не подлежит сомнению. Взять хотя бы богатство его поэтического словаря. И. Григорьев гордится тем, что пишет на «языке отцов и дедов». Однако в употреблении старинных слов и слов псковского диалекта у него нет нарочитости, и, может быть, поэтому лексика его произведений не оставляет впечатления архаичности или стилизации. Читая стихи Игоря Григорьева, думаешь об удивительном совпадении языковых средств с поэтической темой». 

 

 Глеб Горбовский, русский поэт и прозаик: 

«С первых же шагов на пути в литературу я удостоился внимания и поддержки писателей и поэтов-фронтовиков: Давида Дара, Евгения Винокурова, Михаила Дудина, Сергея Орлова, Фёдора Абрамова и ещё многих других, в том числе – поэта фронтового поколения Игоря Николаевича Григорьева, псковича по происхождению. А ведь я по отцу тоже «скобарь», и моя фамилия – Горбовский – от псковской деревни Горбово… И я ведь не понаслышке, а собственными глазами видел и сам пережил ужасы войны и оккупации на Псковщине. Поэтому мне особенно близко было творчество этого талантливого и страстного поэта. 

К сожалению, кроме Даниила Гранина, все эти дорогие мне люди ушли в мир иной. Вечная им память – благодарная и светлая!» 

 

 Владимир Кузнецов, художник: 

Природа щедро одарила его талантом — он стал известным российским поэтом. В нём счастливо сочетались аналитический ум, природное мужество и исключительное трудолюбие... Он действительно не любил роскошь, любил природу, людей, был очень добр и доброжелателен к друзьям и особенно к нам, псковским художникам. Спасибо ему. Мы всегда его помним». 

 

 Владислав Шошин, литературовед, историк

«Казалось бы, война могла ожесточить, огрубить, навсегда задёрнуть серым пологом горьких воспоминаний весеннее синее небо. Но вчитайтесь снова в стихи Игоря Григорьева! Не у каждого поэта найдёте вы такой самозабвенный восторг, такую самоотдачу во власть вдохновения, такую радость жизни!» 

 

 Вера Панова, писательница: «Кто бы мог подумать, что этот “кавалерист” на псковском коньке въедет в русскую поэзию!» 

 

 Николай Никифоров, партизан, письмо

 «Дорогой Игорь Николаевич! Своим письмом ты вернул меня в далёкое прошлое 1941–1944 годов, и мне стало не по себе. За каждый звук о совершении прегрешений перед “великим рейхом и фюрером” любому из нас грозили расстрел или виселица. Все операции проводились дерзко перед самым носом у комендатур и комендантов Брауна, Флото и им подобных, ГФП, зондеркоманд и полицаев. Наши ребята гибли на фронтах Великой Отечественной войны, в партизанах, при выполнении трудных операций в подпольной разведке. Мы шли на выполнение боевых заданий с чувством солдата России: Родина и Победа или…пусть лучше смерть. У меня лично совсем не было сомнений в горестной необходимости нашего правого дела, не было и растерянности, даже тогда, когда я попал в лапы карателей в 1944 году в деревне Манкошев Луг, под Плюссой. А ведь в середине 1941 года большинство из нас были “маленькими” – ещё носили пионерские галстуки, комсомольские билеты или были просто плюcской “мелюзгой”, “архаравцами”, “шпингалетами”… …Будь здоров, мой дорогой командир! С дружеским приветом Коля Никифоров. 14 декабря 1988г., Плюсса» 

 Многие из других многочисленных писем, адресованных Игорю Григорьеву, вошли в сборник воспоминаний о плюсском подполье «Контрразведка» (Псков, 1995). 

 

 Наталья Советная, кандидат психологических наук, прозаик, поэт, публицист

«Во мне до сих пор живёт тёплое, радостное чувство восторга, которое испытала, познакомившись впервые с творчеством Игоря Григорьева. Казалось, меня окунули в детство, ведомое и неведомое мною, в русскую сказку, в былину, в тайну... 

Помню, как Игорь Николаевич, схватив меня за руку, подвёл к видавшему виды письменному столу, на котором лежал распечатанный конверт, достал письмо со стихами Елены и просил: «Послушай, ты только послушай, как она пишет!». Стал читать, смакуя каждое слово, каждый образ, при этом ревностно следил за моей реакцией, ожидая восторженного отклика, словно был автором этих стихов. И ни тени, ни капли зависти – этого свойства Григорьев на дух не переносил! 

Как же не хватало мне самой такого вот наставника в начале запоздалого литературного пути, да и теперь… Часто вспоминаю Игоря Николаевича и всего лишь одну фразу, удивлённо оброненную им по поводу моей статьи, опубликованной в «Псковской правде»: «А из этой девочки может что-нибудь получиться!». Такие слова дорогого стоят...» 

 

 Григорий Григорьев, доктор медицинских наук, священник, писатель, сын Игоря Григорьева

 «...Чем дольше я живу, тем глубже начинаю понимать его стихи. Я их часто перечитываю, многие из них для меня, как молитва. В них истинная боль и крик вещей русской души! Кто из нынешних поэтов постиг в такой глубине истоки Русской земли? В его стихах сплав времен, их неразрывное единство. Повторяю, стихи его, как молитвы, и сами собой входят в память. Теперь я знаю: отец прежде других, в одиночку, начал бой за наше будущее, о котором мы узнали лишь сейчас. Его пронзительные строки будят уснувшие сердца не в пример всевозможным усыпляющим бравурным маршам...» (Строки из письма Григория отцу) 

«ОТЕЦ БЫЛ ЛИЧНОСТЬЮ ЯРКОЙ И НЕЗАУРЯДНОЙ. Человек абсолютно бескомпромиссной, больной совести. То, что мы называем лицеприятие, ему вообще было чуждо. Он всегда говорил правду. Он не мог пойти на сделку с совестью даже в малом. Полное отсутствие дипломатии. Человек был страшно неудобный, но люди к нему относились или с любовью, или с ненавистью. Он мог отдать последнее первому встречному...» 

«Если говорить о творчестве отца как поэта, то у него было две основных темы: любовь к родной земле и душа, опалённая войной». 

«Когда он жил во Пскове, все писатели, поэты России ехали туда, как в центр литературных тусовок. И когда все ехали на пушкинские дни в Пушкинские горы, то потом все приходили к нему. Я вспоминаю своё детство, такое было окружение: Валентин Распутин, Василий Белов, Федор Абрамов... Он был близко знаком с Твардовским, Вознесенским, дружил с Рубцовым, очень уважал Шолохова, и меня назвали Григорием в честь Григория Мелехова. Это был его любимый персонаж. Таких ярких людей, которые бывали в нашем доме, много...» 

«Отец был с очень большим чувством юмора и ни перед кем не заискивал. Очень любил молодых литераторов, готов был править их тексты, если видел хоть искорку таланта. Он костьми готов был лечь за эту молодёжь. Он им сборники пробивал. Он создал во Пскове писательскую организацию». 

«Умер он в 1996 году. На Рождество я привёз его в Юкки. У него после всех этих ранений было заболевание легкого — туберкулёз. Ему делали операцию, удалили это всё, и после операции он прожил ещё 25 лет. Потом на месте этой операции, поскольку было много антибиотиков, выросло грибковое образование, его тоже надо было удалять, но здоровье не позволяло делать операцию. И вот он ко мне приехал в таком состоянии, практически уже умирал, мы положили его в реанимацию, за сутки его реанимировали, привезли домой, и я ему говорю: «Папаня, что ты хочешь? Кого ты хочешь видеть?», и я смог всех их пригласить. И мы сидели, пили чай, он нормальный был, контактный. Я говорю: «Ты всех повидал?», он говорит: «Всех». Это было в ночь с 15 на 16 января 1996 года. Я пригласил отца Кирилла с Парголовского храма, который его исповедовал, причастил. После этого он стал такой спокойный, светлый. И он мне говорит: «Ну что, сынок, жалко тебя оставлять, но на всё Божья воля», и пошёл, лег спать после этого. И вот я лежу и слышу: он дышит, дышит... его не стало уже. Похоронили его здесь же, в Юкках». 

«Он часто говорил: «Человек я верующий, русский, деревенский, счастливый, на всё, что не против Совести, готовый. Есть у меня Матерь Богородица, Мать-Родина и моя матушка Мария». А про наше время так сказал: «В том строю не принимал я много (про Советский Союз), в этом строе отрицаю всё!» 

А по земле прошёл поэт
Перекрестив, оставил землю.
Оставил Боль, и долгий Свет,
И я стихам, как птицам, внемлю.

А озеро опять блестит,
И яблоня окрай деревни
Устами тихо шелестит,
Как будто видит образ древний.

А у воды – цветы и мхи,
И дальний холм – как старец в схиме.
Но чёрные стволы ольхи
Среди берёз и перед ними.

  (Елена Морозкина «Игорю Григорьеву»)