Чуковский Корней Иванович

chukovskiyie kornei nikolai(19(31) марта 1882 г. – 28 октября 1969 г.)

20 – е годы XX столетия … Страшное, голодное время для Петрограда. И вместе с тем это время, когда расцветали таланты: художники, писатели, поэты... В эти годы Псковская земля явилась творческим пристанищем для многих людей, впоследствии ставших знаменитыми. Особенно повезло «самому дворянскому уезду» Псковской губернии — Порховскому

Здесь, в живописном месте, на берегу реки Шелонь, в имении князя А. И. Гагарина «Холомки», в эти тяжелые годы была организована дача-колония петроградского Дома искусств (ДИСК) для голодающих писателей и художников. Первоначально предполагалось занять лишь усадьбу Холомки, но приезжих оказалось больше, и решено было часть поселить Бельском Устье в имении Новосильцевых, находящемся в двух километрах от Холомков

Огромная заслуга в организации летней колонии принадлежит одному из самых известных деятелей культуры XX века, писателю, мемуаристу, критику, лингвисту, переводчику, доктору филологических наук и литературоведу, детскому поэту Корнею Ивановичу Чуковскому. В 1920 и 1921 годах два удивительных лета провел Корней Иванович в Порховской глубинке.

Работы по обустройству имения были начаты Чуковским, несомненно, гораздо раньше. 14 февраля 1921 года он записал в своем дневнике: «Завтра я еду вместе с Добужинским в Псковскую губернию, в имение Дома искусств, Холомки, спасать свою семью и себя от голода, который надвигается все злее…». Эта поездка состоялась и носила организационно-хозяйственный характер. Нужно было добыть лошадь для поездок в Порхов, договориться насчет сада, огорода и сена. Эти два человека, благодаря своей энергичности и распорядительности, сыграли важнейшую роль в организации «колонии». 

chykovskyi dobuzhinskyi

«Добужинский и Корней Чуковский, - вспоминал художник В. А. Милашевский, - были нашими председателями. Перед властями они оба числились заместителями Горького. Бумажка за подписью Горького показывалась в исполкоме города Порхова и они отпускали нам пайки – крупу, муку и махорку». Их отношения не были простыми. Добужинский спасал художников с той же энергией, с которой Чуковский – литераторов; и в Доме искусств, и в Холомках между ними шло своеобразное соперничество: каждый выражал интересы своих друзей, коллег, каждый приглашал сначала в ДИСК, потом в Холомки «своих», ссылаясь на то, что плоды мучительных трудов и организаторских усилий достаются всякий раз «чужим».

Тем не менее, несмотря на соперничество, к концу весны 1921 года основные работы по подготовке имения к приему петроградцев были закончены, и начался приезд писателей и художников, продолжавшийся и летом. Причем прозаиков и поэтов, благодаря усилиям Чуковского, приехало гораздо больше, чем живописцев и графиков. Кроме самого Корнея Ивановича и его детей, Николая и Лиды (впоследствии тоже ставших известными писателями), в Холомки прибыли Е.И.Замятин, М.Л.Лозинский, М.Л.Сломинский, М.М.Зощенко, В.Ф.Ходасевич, Е.П.Леткова-Султанова, Лев Лунц, Сергей Нельдихен, Муся Алонкина, Оношкович-Яцына. На несколько дней в Холомки из Петрограда приезжали О.Э.Мандельштам и Н.М.Волковыский. Из художников, приехавших на лето в благословенные места на красавице Шелони, известны, кроме М.В.Добужинского и В.А.Милашевского, имена Г.С.Верейского, Н.Э. Радлова и его жены Э.Я.Зандер, Б.П.Попова

Чуковскому было нелегко. Но чего стоят его первые впечатления от русской деревни! Не в том дело, что его накормили и приветили, ведь голодный Корней Иванович едва не всякий раз, как бывал сыт, с изумлением отмечал этот факт в дневнике; в первой же холомковской записи находим: «Давно я не был так сыт, как теперь. Пью молоко, ем масло!!! От непривычки – тяжелею очень». Главное заключалось в том, что он, крестьянин по паспорту, объездивший полстраны с лекциями и побывавший за границей, фактически впервые в жизни увидел крестьянскую Россию, с которой был хорошо знаком заочно – по русской литературе. Даже первые впечатления были немножко литературными: крестьянка «говорит как в романе»; «а какой язык, какие слова…». Сразу сложился план привезти в деревню детей: им это будет полезно. «Русский поэт должен знать Россию, – писал Корней Иванович несколько позже сыну Николаю. – А Россия – это деревня. Я затем и потянул вас сюда (причем вы все тоже сопротивлялись), чтобы показать тебе (главным образом тебе) русскую деревню, без знания которой Россию не понять».

И самое важное замечание: «Я на 4-м десятке открыл деревню, впервые увидал русского мужика, - пишет Чуковский в дневнике – И вижу, что в основе это очень правильный жизнеспособный несокрушимый человек, которому никакие революции не страшны. Главная его сила – доброта. Я никогда не видел столько по-настоящему добрых людей, как в эти три дня». 

Увидев деревенскую свадьбу, восхищался: «Ленты, бусы, бубенцы – крепкое предание, крепкий быт. Русь крепка и прочна: бабы рожают, попы остаются попами, князья князьями – все по-старому на глубине. Сломался только городской быт, да и то возникнет в пять минут. Никогда еще Россия, как нация, не была так несокрушима». 

Не случайно через год, летом 1921 года, писатель вернется сюда вновь... А пока, прочитав в Порхове несколько лекций местным интеллигентам, договорившись предварительно о летней колонии, он вернулся в голодающий Петербург, весну провел в попытках отстоять Дом искусств, в работе над журналом, выступал вместе с Блоком, съездил с ним в Москву – и в конце мая вновь отправился в Холомки, предварительно обегав множество инстанций, добывая товары для натурального обмена в деревне. Дело это было не такое уж простое: в дневнике Корнея Ивановича рассказывается о неудачной попытке поменять пиджак на еду; Милашевский повествовал о привезенных Мандельштамом желтых платках, которые никто не хотел брать, и о клетчатой материи на брюки, которую не удавалось сменять ни на что, ибо деревенские предпочитали полоску, как у Добужинского

Лето 1921 г. оказалось очень тяжелым. Чуковский постоянно ездил в Петроград и обратно, занимался делами «Всемирной литературы» и «Дома искусств», ходил к Горькому, решал вопросы выпуска второго (оказавшегося последним) номера журнала «Дом искусств». Отдохнуть и поработать в Холомках никак не получалось, ведь Корней Иванович взвалил на себя решение всех организационных вопросов колонии, ради чего ему постоянно приходилось ездить в Порхов и Псков, улаживать с местными властями проблемы, выпрашивать то лошадей, то кровати, то землю. 

5 июля Чуковский записывал в дневнике: «Все это мучительная, неподсильная одному, работа. Из-за этого я был в Кремле, ездил в Псков, обивал пороги в Петербургских канцеляриях. Все это я должен был делать исключительно для литературного отдела, но я решил передать это и художественному, так как думал, что художники и будут мне надежными товарищами...». Дальше следует долгий список горьких обид на художников и особенно на семейство Добужинских. Где-то таится обида и на литераторов, которые не едут, несмотря на то, что для них все заботливо приготовлено. Он рассылает писателям письма с приглашением приезжать; Замятину пишет: «Здесь восхитительно – даже я немного отмяк, хотя у меня почти ничего не наладилось. (Трудно с такой огромной семьей.)»

В дневнике мы находим запись: «Плакать было от чего. Проходит лето. Единственное время, когда можно писать. Я ничего не пишу. Не взял пера в руки. Мне нужен отдых. Я еще ни на один день не был свободен от хлопот и забот о колонии. А колонии и нету. Есть самоокопавшиеся дачники, которые не только ничем не помогли мне, но даже дразнят меня своим бездействием. Как будто нарочно: работай, дурачок, а мы посмотрим».

Кроме того, ему постоянно приходилось читать в Порхове лекции. «Материальный быт наш несся в "неуверенном, зыбком полете". Каждую минуту он мог на что-то налететь и разбиться, порховские власти могли заупрямиться и во всем отказать! Надо было их умасливать, читать лекции о Горьком, о Блоке, о Маяковском, как это делал Корней Иванович Чуковский!» – писал Милашевский

Именно с этого лета началась переписка Чуковского с двумя старшими детьми. Коля раздражал отца праздностью и «шалопайством», Лиду он жалел: она почти в одиночку нянчила маленькую сестру Муру, пока мать занималась хозяйством. Рассерженный, обремененный хозяйственными проблемами Корней Иванович написал сыну длинное письмо с призывом одуматься, возобновить занятия английским языком, начать помогать семье.

Но самое тяжелое было впереди. 11 августа Чуковский узнал от Добужинского о смерти Блока. На следующий день поехал по делам в Порхов, где получил письма с той же трагической новостью, с прибавлением, что Блока еще можно было спасти; с известием об аресте (пока еще аресте) Гумилева. На похороны Блока Чуковский не успевал. 

Следующая запись в дневнике полна такой смертной, дремучей, выматывающей душу тоски, что читать ее страшно: «Никогда в жизни мне не было так грустно, как когда я ехал из Порхова – с Лидой – на линейке мельничихи – грустно до самоубийства. Мне казалось, что вот в Порхов я поехал молодым и веселым, а обратно еду – старик, выпитый, выжатый – такой же скучный, как то проклятое дерево, которое торчит за версту от Порхова. Серое, сухое – воплощение здешней тоски. Каждый дом в проклятой Слободе, казалось, был сделан из скуки – и все это превратилось в длинную тоску по Алекс андру Блоку. Я даже не думал о нем, но я чувствовал боль о нем – и просил Лиду учить вслух английские слова, чтобы хоть немного не плакать. Каждый дом, кривой, серый, говорил: «А Блока нету. И не надо Блока. Мне и без Блока отлично. Я и знать не хочу, что за Блок». И чувствовалось, что все эти сволочные дома и в самом деле сожрали его, – т. е. не как фраза чувствовалась, а на самом деле:я увидел светлого, загорелого, прекрасного, а его давят домишки, где вши, клопы, огурцы, самогонка и – порховская, самогонная скука. Когда я выехал в поле, я не плакал о Блоке, но просто – все вокруг плакало о нем. И даже не о нем, а обо мне. «Вот едет старик, мертвый, задушенный – без ничего». Я думал о детях – и они показались мне скукой. Думал о литературе – и понял, что в литературе я ничто, фальшивый фигляр – не умеющий по-настоящемуи слова сказать. Как будто с Блоком ушло какое-то очарование, какая-то подслащающая ложь – и все скелеты наружу...». И дальше полные любви и печали воспоминания о Блоке, и констатация: «Самое страшное было то, что с Блоком кончилась литература русская». Вскоре пришло известие о расстреле Гумилева.

В Петроград Чуковский вернулся осенью. Читал отрывки из своей книги на мемориальных блоковских вечерах. Расплакался в гостях у Ахматовой, когда она стала читать о Блоке. 

В его жизни всегда было так: он помогал тем, кто просил у него помощи, пользуясь для этого своей известностью, обаянием и артистизмом. Он боролся за тех, кто был арестован, участвовал в судьбе осиротевших семей, выбивал пенсии, квартиры, места в больницах, посылал деньги, помогал пробиться талантливым молодым литераторам и напечататься тем, кто этого заслуживал... Чуковский пытался спасти от травли Зощенко, впоследствии принимал участие в деле спасения осужденного Бродского, приглашал к себе в Переделкино опального Солженицына. 

Он пережил троих из четверых своих детей. Сын Николай умер за четыре года до смерти отца, Борис погиб на фронте, а младшая дочь Мурочка, героиня и адресат многих произведений отца для детей, умерла в 11 лет. В короткий период ее жизни, с 1921 по 1931 год, написаны почти все детские сказки Чуковского: «Тараканище», «Мойдодыр», «Чудо-дерево», «Муха-Цокотуха», «Бармалей», «Путаница», «Федорино горе», «Телефон», «Краденое солнце». В 1929 году, когда Мурочка была уже безнадежно больна костным туберкулезом, Чуковский написал книгу о чудесном докторе Айболите, который непременно прилетит и всех спасет. В 20-е годы детские поэмы Чуковского, притом что их обожали дети и их родители, преследовались и запрещались... А ведь его главной страстью всю жизнь была литература. Он ее любил и изучал, он хлопотал за литераторов, помогал им, анализировал все, что писалось современниками, то есть служил литературе в самом высоком смысле этого слова.

Он успел разувериться во многом, кроме, пожалуй, словесности и детей. В посвящении на его «Крокодиле» стояло: «Своим глубокоуважаемым детям...». В детей он верил. Ради них строил, как безумный, библиотеку (считая это важнейшим делом своих последних лет). Не будучи уверенным, что у его дневников будут читатели, он рассказал и о том, кто был для него самым чистым человеком в жизни, ради которого и ему хотелось быть выше. Но дочь Мария, обожаемая Мурочка, умерла в 1931 году. Он посвятил себя помощи реальным людям, спасая многих от холода, голода, творческой и физической смерти. В голодные двадцатые постоянно опекал Ахматову. Помогал после смерти Блока членам его семьи. Князю-анархисту Кропоткину, писателю Юрию Тынянову... 

Когда в 1966 году умерла Анна Ахматова, о которой Чуковский писал глубокие статьи-исследования и в двадцатые и в шестидесятые годы, его телеграмма в Союз писателей начиналась словами об изумлении. «Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долго могла жить после всех испытаний - светлая, величавая, гордая...».

chukovskij kornej ivanovich img

В начале девяностых был издан его дневник. Знавший Чуковского полвека писатель Вениамин Каверин признался, что только после этой поучительной, трагической и увлекательной книги он встретился с настоящим Корнеем Чуковским: «Передо мной возникла личность бесконечно более сложная. Переломанная юность. Поразительная воля. Беспримерное стремление к заранее намеченной цели. Искусство жить в сложнейших обстоятельствах, в удушающей общественной атмосфере. Вот каким предстал передо мною этот человек, подобного которому я не встречал в моей долгой жизни». 

Как справедливо отметил современный критик Дмитрий Быков, «лекарство от жизни» он выбрал точно: это было то самое Слово. Ради мгновений счастья, когда оно давалось в руки, он работал, прорываясь через все трагедии. Странная, на первый взгляд, фраза Ахматовой в его дневнике «стояла» особняком: «Главное - не терять отчаяния...».

Мы все любим Чуковского... Пожалуй, он один из тех людей, которые собственно и объединяют нас. Настоящая «скрепа»! И, наверняка, самая лучшая и добрая из возможных... Замечательно, что в жизни такого удивительного человека был Псков... Это ведь как назидание и дар нам, потомкам ... 

Источники: 

  1. «Добрая память Николая Чуковского». Режим доступа: http://litread.in/pages/495975/495000-49600 
  2. Лукьянова Ирина Владимировна. Корней Чуковский / И. Лукьянова. - Москва : Молодая гвардия, 2007. 
  3. Мультимедийная энциклопедия. Статья Павла Крючкова из журнала «Гео» за 2002 г. Режим доступа: http://mymultimedia.narod.ru/biogr/chukovsky/chuk.htm 
  4. Проигравшийся Пушкин, пахарь Чуковский и недовольный Дюма // Псковская правда. - 2015. - 21 сентября. Режим доступа: http://pravdapskov.ru/rubric/6/12758 
  5. Чуковский Николай. Литературные Воспоминания / Н. Чуковский. – Москва : Советский писатель, 1989 
  6. Чуковский Корней Иванович. Дневник / подготовка текста и комментарии Е. Ц. Чуковской. - Москва : Советский писатель, 1991.

Литература:

  1. Чуковский Корней Иванович. В Пскове – черт, в Порхове – Заратустра!>>>>

Сего Дня

29 марта 1407 года

29 марта 1407 года

Псковичи одним днем построили церковь Святого Афанасия, которую тогда же и освятили. Псковичи выгнал...

29 марта 1836 года

29 марта 1836 года

Умерла Надежда Осиповна Пушкина (17 марта ст. ст.). Мать Александра Сергеевича Пушкина, ур...

29 марта 1899 года

29 марта 1899 года

Псковская городская дума рассмотрела ходатайство ломовых извозчиков о предоставлении им стоянки побл...

Выставки

Псковщина сражается

Псковщина сражается

Газеты и листовки Ленинградского партизанского края в фонде Псковской областной универсальной научно...

Псковские факты

Блуждающий поезд

Блуждающий поезд

Материал был подготовлен к 100 – летию отречения от престола Николая II. Ролик рассказывающий о собы...

Контакты

© ГБУК "Псковская областная универсальная научная библиотека им. В. Я. Курбатова"

Адрес: 180000, Псков, ул. Профсоюзная, д. 2

Эл.почта: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Сайт: http://www.pskovlib.ru