29 сентября 2023 года исполнилось 228 лет со дня рождения Кондратия Федоровича Рылеева (1795-1826), русского поэта, одного из руководителей декабрьского восстания 1825 года.
Творческая жизнь Кондратия Рылеева, одного из самых ярких поэтов-декабристов, продолжалась недолго – с первых ученических опытов 1817–1819 гг. до последнего стихотворения, написанного в Петропавловской крепости в 1826 году. Рылеев входил в Вольное общество любителей российской словесности, участвовал в издании альманаха «Полярная звезда». Литературную известность ему принесли стихотворения «К временщику» (сатира на А. А. Аракчеева), «Гражданин», цикл исторических баллад «Думы», поэма «Войнаровский». Стихи незавершенной поэма «Наливайко» были высоко оценены А. С. Пушкиным и А. А. Дельвигом.
После вступления в «Северное общество» Рылеев был одним из инициаторов и руководителей восстания 14 декабря 1825 года. После его поражения был арестован и приговорен к смертной казни. Произведения Рылеева на долгое время оказались под запретом, но продолжали распространяться в многочисленных списках, а имя поэта стало одним из символов декабризма.
Сохранилась переписка рокового 1825 года: 3 письма Пушкина к Рылееву и 8 писем Рылеева к Пушкину.
Пушкин в это время сослан в Михайловское и первое письмо от Рылеева в заснеженную псковскую деревню привозит Иван Пущин.
В дальнейшем поэты ведут горячую литературную полемику о легком и веселом в поэзии, и о ее гражданственности. В письменную беседу включается Александр Бестужев (публиковался под псевдонимом Марлинский) и получается разговор «на троих». Точки зрения собеседников разнятся, но они уважительно отзываются о творчестве друг друга. А к Пушкину Рылеев обращается: Поэт, Гений, Чародей, чудотворец.
Сам Пушкин, зная что Рылеев и Бестужев невысоко ценят «Евгения Онегина» по сравнению с «Бахчисарайским фонтаном» и «Цыганами», тем не менее пишет Бестужеву: «Об «Онегине» ты не высказал всего, что имел на сердце; чувствую почему и благодарю — но зачем же ясно не обнаружить своего мнения? — покамест мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет — а ты достоин ее создать.»
Интересны точки зрения авторов на ободрение и покровительство властей литераторам. Пушкин считает, что «Державин, Дмитриев были в ободрение сделаны министрами. Век Екатерины — век ободрений; от этого он еще не ниже другого. Карамзин, кажется, ободрен (прим.: с 1803 г. получал пенсию 2000 рубл. в год); Жуковский не может жаловаться (с 1816 г. — 4000 рубл.), Крылов также (с 1812 г. — 1500 рубл.) ... Из неободренных вижу только себя да Баратынского — и не говорю: слава богу! … Шекспир лучшие свои комедии написал по заказу Елизаветы. Мольер был камердинером Людовика; бессмертный «Тартюф», плод самого сильного напряжения комического гения, обязан бытием своим заступничеству монарха; Вольтер лучшую свою поэму писал под покровительством Фридерика... Державину покровительствовали три царя …» (Пушкин – Бестужеву)
Рылеев же отвечает: «Главная ошибка твоя состоит в том, что ты и ободрение и покровительство принимаешь за одно и то же. … Сила душевная слабеет при Дворах, и Гений чахнет; всё дело добрых правительств состоит в том, чтобы не стеснять Гения; пусть он производит свободно всё, что внушает ему вдохновение. Тогда не надобно ни пенсий, ни орденов, ни ключей камергерских; тогда он не будет и без денег, следовательно без пропитания; он тогда будет обеспечен.» (P. S.)
Декабрьское восстание оборвало эту переписку. Рылеев был казнен, Бестужев сослан, Пушкин в сентябре 1826 года возвращен из ссылки Николаем I.
В рукописях Пушкина встречается несколько изображений Кондратия Федоровича Рылеева.
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
5—7 января 1825 г. Петербург.
Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет с Цыганами. Они совершенно оправдали наше мнение о твоем таланте. Ты идешь шагами великана и радуешь истинно русские сердца. Я пишу к тебе: ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе и по мыслям. Пущин познакомит нас короче. Прощай, будь здоров и не ленись: ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы.
Нижний край листка, на котором была, очевидно, подпись, оборван. Письмо привезено Пушкину в Михайловское И. И. Пущиным 11 января 1825 года.
Пушкин - К. Ф. РЫЛЕЕВУ.
25 января 1825 г. Из Михайловского в Петербург.
Благодарю тебя за ты и за письмо. Пущин привезет тебе отрывок из моих «Цыганов». Желаю, чтоб они тебе понравились. Жду «Полярной звезды» с нетерпеньем, знаешь для чего? для «Войнаровского». Эта поэма нужна была для нашей словесности. Бестужев пишет мне много об «Онегине» — скажи ему, что он неправ: ужели хочет он изгнать всё легкое и веселое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно, должно будет уничтожить и «Orlando furioso» {«Неистового Роланда». (Итал.).}, и «Гудибраса», и «Pucelle» {«Девственницу». (Франц.)}, и «Вер-Вера», и «Ренике-фукс», и лучшую часть «Душеньки», и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc. etc. etc. etc. etc... Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии, но довольно об «Онегине».
Согласен с Бестужевым во мнении о критической статье Плетнева — но не совсем соглашаюсь с строгим приговором о Жуковском. Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его останется всегда образцовым. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и не созревшие надежды. Прощай, поэт.
25 янв.
К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев — Пушкину.
12 февраля 1825 г. Петербург.
<К. Ф. Рылеев:>
Благодарю тебя, милый Поэт, за отрывок из Цыган и за письмо; первый прелестен, второе мило. Разделяю твое мнение, что картины светской жизни входят в область поэзии. Да если б и не входили, ты с своим чертовским дарованием втолкнул бы их насильно туда. Когда Бестужев писал к тебе последнее письмо, я еще не читал вполне первой песни Онегина. Теперь я слышал всю: она прекрасна; ты схватил всё, что только подобный предмет представляет. Но Онегин, сужу по первой песни, ниже и Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника. Не совсем прав ты и во мнении о Жуковском. Неоспоримо, что Жук.<овский> принес важные пользы языку нашему; он имел решительное влияние на стихотворный слог наш — и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию влияние это было с лишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда даже прелестны, растлили многих и много зла наделали. Зачем не продолжает он дарить нас прекрасными переводами своими из Байрона, Шиллера и других великанов чужеземных. Это более может упрочить славу его. С твоими мыслями о Батюшкове я совершенно согласен: он точно заслуживает уважения и по таланту и по несчастию. Очень рад, что Войнаровский понравился тебе. В этом же роде я начал Наливайку и составляю план для Хмельницкого. Последнего хочу сделать в 6 песнях: иначе не всё выскажешь. Сей час получено Бестужевым последнее письмо твое. Хорошо делаешь, что хочешь поспешить изданием Цыган; все шумят об ней и все ее ждут с нетерпением. Прощай, Чародей.
Рылеев.
12 генваря (описка, дата 12 февраля)
<А. А. Бестужев:>
Письмо твое сердечно получил — но отвечать теперь нет время. Буду писать с требуемым номером журнала, и тогда потолкуем о комедии. Замечания твои во многом правы — до свиданья на письме, прощай, мой поэт, будь самим собою и помни друзей, которые желают тебе счастия и славы.
Твой Александр.
Адрес (рукою Рылеева): Его благородию
милостивому государю
Александру Сергеевичу
Пушкину. etc. etc. etc.
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
10 марта 1825 г. Петербург.
Не знаю, что будет Онегин далее: быть может в следующих песнях он будет одного достоинства с Дон Жуаном: чем дальше в лес, тем больше дров; но теперь он ниже Бахчисарайского Фонтана и Кавказ.<ского> Пленника. Я готов спорить об этом до второго пришествия.
Мнение Байрона, тобою приведенное, несправедливо. Поэт, описавший колоду карт лучше, нежели другой деревья, не всегда выше своего соперника. У каждого свой дар, своя Муза. Майкова Елисей прекрасен; но был ли бы он таким у Державина, не думаю, несмотря на превосходства таланта его пред талантом Майкова. Державина Мириамна никуда не годится. Следует ли из того, что он ниже Озерова?
Несогласен и на то, что Онегин выше Бахчисар.<айского> Фонтана и Кавк.<азского> Пленника, как творение искусства. Сделай милость, не оправдывай софизмов Воейковых: им только дозволительно ставить искусство выше вдохновения. Ты на себя клеплешь и взводишь бог знает что.
Думаю, что ты получил уже из Москвы Войнаровского. По некоторым местам ты догадаешься, что он несколько ощипан. Делать нечего. Суди, но не кляни. Знаю, что ты не жалуешь мои Думы, не смотря на то я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их и печатать в полном собрании. Но за то убежден душевно, что Ермак, Матвеев, Волынской, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей. Полярная Звезда выйдет на будущей неделе. Кажется она будет лучше двух первых. Уверен заране, что тебе понравится первая половина взгляда Бестужева на словесность вашу. Он в первый раз судит так основательно и так глубокомысленно. Скоро ли ты начнешь печатать Цыган?
Рылеев.
Марта 10 дня.
Чуть не забыл о конце твоего письма. Ты великой льстец: вот всё, что могу сказать тебе на твое мнение о моих поэмах. Ты завсегда останешься моим учителем в языке стихотворном. Что Дельвиг? Не у тебя ли он? Здесь говорят, что он опасно заболел.
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
25 марта 1825 г. Петербург.
Спешим доставить тебе Звезду. Уверены, что она понравится Пушкину и заранее радуемся этому. Она здесь всем пришла по сердцу. Это хоть не совсем хороший знак; но уверены, что в ней есть довольно и таких пьес, которых похвалить не откажутся и истинные ценители произведений нашего Парнасса. Мы много одолжены нашим добрым поэтам и прозаикам за доставленные пьесы, но как благодарить тебя, милый Поэт, за твои бесценные подарки нашей Звезде? От Цыган все без ума. Разбойникам, хотя и давнишным знакомцам, также чрезвычайно обрадовались. Теперь для Звездочки стыдимся и просить у тебя что-нибудь; так ты наделил нас. На последнее письмо я еще не получал от тебя ответа. Уж не сердишься ли за откровенность мою? Это кажется тебе не в пору; ты выше этого. Что Дельвиг? По слухам он должен быть у тебя. Радуюсь его выздоровлению и свиданию вашему. С нетерпением жду его, чтоб выслушать его мнение об остальных песнях твоего Онегина. Не пишешь ли ты еще чего? Что твои записки? Чем ты занимаешься в праздное время? Мы с Бестужевым намереваемся летом проведать тебя: будет ли это к стати? Вот тебе несколько вопросов, на которые буду ожидать ответа.
Твой Рылеев.
Марта 25 дня
1825.
В альманахе «Полярная звезда», вышедшем 20 марта 1825 года опубликованы произведения А. С. Пушкина: Цыгане. (Отрывок из поэмы) (С. 24-27), Послание к А<лексееву> («Мой милый, как несправедливы...») (С. 109-110), Братья-разбойники. (Отрывок из поэмы) (С. 359—367).
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
Конец апреля 1825 г. Петербург.
Письмо твое Бестужев получил, но не успел отвечать: его услали в Москву провожать принца Оранского. Может быть он напишет тебе оттуда. — Здесь слышно, что Дельвиг уже у тебя: правда ли? В суботу был я у Плетнева с Кюхельбекером и с братом твоим. Лев прочитал нам несколько новых твоих стихотворений. Они прелестны; особенно отрывки из Алкорана. Страшный суд ужасен! Стихи
И брат от брата побежит,
И сын от матери отпрянет превосходны. После прочитаны были твои Цыгане. Можешь себе представить, что делалось с Кюхельбекером. Что за прелестный человек этот Кюхельбекер. Как он любит тебя! Как он молод и свеж! — Цыган слышал я четвертый раз и всегда с новым, с живейшим наслаждением. Я подыскивался, чтоб привязаться к чему-нибудь и [вот, что] нашел, что характер Алеко несколько унижен. Зачем водит он медведя и сбирает вольную дань? Не лучше ли б было сделать его кузнецом. Ты видишь, что я придираюсь, а знаешь почему и зачем? Потому, что сужу поэму Александра Пушкина, за тем, что желаю от него совершенства. На счет слога, кроме небрежного начала, мне не нравится слово: рек. Кажется, оно несвойствен<но> поэме; оно принадлежит исключительно лирическому слогу. Вот всё, что я придумал. Ах, если бы ты ко мне был также строг; как бы я был благодарен тебе. Прощай, обни<маю теб>я, а ты обними Дельвига. не пишешь ни слова о П.<олярной> Звезде. ли Наливайко?
Прощай, милая Сирена.1
Твой Рылеев.
Адрес: Александру Сергеевичу
Пушкину.
etc. etc. etc.
1 Внутренний край письма на сгибе листов оторван.
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
12 мая 1825 г. Петербург.
Дельвиг пересказал мне замечания твои о Думах и Войнаровском. Хочется поспорить, особливо о последнем, но удерживаюсь до поры: жду мнения твоего на письме и жду с нетерпением. Ты ни слова не говоришь о Исповеди Наливайки, а я ею гораздо более доволен, нежели Смертью Чигиринского старосты, которая так тебе понравилась. В Исповеди мысли, чувства, истины, словом гораздо более дельного, чем в описании удальства Наливайки, хотя наоборот в удальстве более дела. Ты прав, опасаясь, что Звездочка отнимет у меня много времени. Петербург тошен для меня; он студит вдохновение: душа рвется в степи; там ей просторнее, там только могу я сделать что-либо достойное века нашего, но как бы на зло железные обстоятельства приковывают меня к Петербургу. Ты обещаешь также поспорить с Бестужевым за обозрение, обещал прислать свое опровержение на Байрона и Бовля — и верно всё это отложишь в длинный ящик. Слышал от Дельвига и о следующих песнях Онегина, но по изустным рассказам судить не могу. Как велик Байрон в следующих песнях Дон-Жуана! Сколько поразительных идей, какие чувства, какие краски. Тут Байрон вознесся до невероятной степени: он стал тут и выше пороков и выше добродетелей. Пушкин, ты приобрел уже в России пальму первенства: один Державин только еще борется с тобою, но еще два, много три года усилий, и ты опередишь его: тебя ждет завидное поприще: ты можешь быть нашим Байроном, но ради бога, ради Христа, ради твоего любезного Магомета не подражай ему. Твое огромное дарование, твоя пылкая душа могут вознести тебя до Байрона, оставив Пушкиным. Если б ты знал, как я люблю, как я ценю твое дарование. Прощай, чудотворец.
Рылеев.
Маия 12 дня
1825.
Бестужев еще в Москве.
Адрес: Александру Сергеевичу
Пушкину
etc. etc. etc.
Ко мне адрес: в доме Американской Компании, у Синего моста.
Пушкин - К. Ф. РЫЛЕЕВУ.
Вторая половина мая 1825 г. Из Михайловского
в Петербург.
Думаю, ты уже получил замечания мои на «Войнаровского». Прибавлю одно: везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя.
Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы «Петра в Острогожске» чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест (Loci topici). Описание места действия, речь героя и — нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключаю «Ивана Сусанина», первую думу, по коей начал я подозревать в тебе истинный талант). Ты напрасно не поправил в «Олеге» герба России. Древний герб, святой Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел есть герб византийский и принят у нас во время Иоанна III, не прежде. Летописец просто говорит: Таже повеси щит свой на вратех на показание победы.
Об «Исповеди Наливайки» скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым; но и тут, конечно, наложил ты свою печать.
Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть. Прощай, поэт, — когда-то свидимся?
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
Первая половина июня 1825 г. Петербург.
Благодарю тебя, милый чародей, за твои прямодушные замечания на Войнаровского. Ты во многом прав совершенно; особенно говоря о Миллере. Он точно истукан. Это важная ошибка; она вовлекла меня и в другие. Вложив в него верноподданнические филлипики на нашего Великого Петра, я бы не имел надобности прибегать к хитростям и говорить за Войнаровского для Бирюкова. Впрочем поправлять не намерен; это ужасно несносно для такого лентяя, как я. Лучше написать что-нибудь новое. О Думах я уже сказал тебе свое мнение.
Бестужев собирается отвечать тебе (1), и правда ему есть об чем поспорить с тобой касательно мнений твоих об его обозрении. Главная ошибка твоя состоит в том, что ты и ободрение и покровительство принимаешь за одно и то же. Что ободрение необходимо не только для таланта, но даже для Гения, я твердил Бестужеву еще до получения твоего письма; но какое ободрение? Полагаю, что характер и обстоятельства Гения определяют его. Может быть Гомер сочинял свои рапсодии из куска хлеба; Байрона подстрекало гонение и вражда с родиной, Тасса любовь, Петрарка также; иного быть может и покровительство в состоянии оперить, но думаю, что оно скорей может действовать отрицательно. Сила душевная слабеет при Дворах, и Гений чахнет; всё дело добрых правительств состоит в том, чтобы не стеснять Гения; пусть он производит свободно всё, что внушает ему вдохновение. Тогда не надобно ни пенсий, ни орденов, ни ключей камергерских; тогда он не будет и без денег, следовательно без пропитания; он тогда будет обеспечен. Гений же немного и требует в жизни. Тогда потерпят быть может только одни самозванцы гении. Прощай, Гений.
Твой Рылеев.
Еще обнимаю тебя за твои примечания. Войнаровского вышлю с следующею почтою.
Ты сделался аристократом (2); это меня рассмешило. Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством? И тут вижу маленькое подражание Байрону. Будь ради бога, Пушкиным. Ты сам по себе молодец.
Примечание к письму:
- Бестужев собирается отвечать на обстоятельное письмо Пушкина, где поэт излагает свои взгляды на историю мировой литературы. Письмо датируется концом мая — началом июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург.
- Видимо ответ на фразу из письма Пушкина А. А. Бестужеву (Конец мая — начало июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург.): «У нас писатели взяты из высшего класса общества — аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, — дьявольская разница!»
Так как вышеизложенное письмо К. Ф. Рылеева частично отвечает на замечания А. С. Пушкина в письме к А. А. Бестужеву, приводим его текст в конце публикации. Обращаем внимание читателей на полемику по поводу «ободрения и покровительства талантам и гениям». («Из неободренных вижу только себя да Баратынского — и не говорю: слава богу!» - Пушкин).
Пушкин - К. Ф. РЫЛЕЕВУ.
Вторая половина июня — август 1825 г.
Из Михайловского в Петербург.
(Черновое)
Мне досадно, что Рылеев меня не понимает (1) — в чем дело. Что у нас не покровительствуют литературу, и что слава богу? зачем же об этом говорить? pour réveiller le chat qui dort { чтобы разбудить спящего кота. (Франц.)}? напрасно. Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны мы духом нынешней нашей словесности. Чего ж тебе более? загляни в журналы в течение шести лет посмотри, сколько раз упоминали обо мне, сколько раз меня хвалили поделом и понапрасну — а об нашем приятеле(2) ни гугу, как будто на свете его не было. Почему это? уж верно не от гордости или радикализма такого-то журналиста, нет — а всякий знает, что, хоть он расподличайся, никто ему спасибо не скажет и не даст ни пяти рублей — так лучше ж даром быть благородным человеком. Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством. (NB, мое дворянство старее). Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от состояния писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость etc. Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них (3). Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав. Прощай, мой милый, что ты пишешь?
Примечания к письму:
- Не понимает— имеется в виду письмо Пушкина к А. А. Бестужеву (Конец мая — начало июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург.).
- Наш приятель— Александр I.
- Хвостов— Д. И.; сам скупал свои нерасходившиеся произведения.
К. Ф. Рылеев — Пушкину.
Около 20 ноября 1825 г. Петербург.
Извини, милый Пушкин, что долго не отвечал тебе; разные неприятные обстоятельства, то свои, то чужие были тому причиною. Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством; но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать, да они для Поэта Пушкина ни чему и не служат ни в зале невежды, ни в зале знатного подлеца, неумеющего ценить твоего таланта. Глупая фраза журналиста Булгарина также не оправдывает тебя, точно так, как она не в состоянии уронить достоинства литератора и поставить его на одну доску с камердинером знатного барина. Чванство дворянством непростительно особенно тебе. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин. — Мы опять собираемся с Полярною. Она будет последняя; так по крайней мере мы решились. Желаем распроститься с публикою хорошо и потому просим тебя подарить нас чем-нибудь подобным твоему последнему нам подарку. — Тут об тебе, бог весть, какие слухи: успокой друзей своих хотя несколькими строчками. Прощай, будь здрав и благоденствуй.
Твой Рылеев.
На днях будет напечатана в С.<ыне> О.<течества> моя статья о Поэзии; желаю узнать об ней твои мысли.
Адрес: Поэту Пушкину
etc. etc. etc.
Из письма Пушкина - А. А. Бестужеву 30 ноября 1825 г. Из Михайловского в Петербург.
…Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов, но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов. Желаю вам, друзья мои здравия и вдохновения.
Пушкин о Рылееве в письме к А. А. Бестужеву 24 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург:
Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? мнение свое о его «Думах» я сказал вслух и ясно; о поэмах его также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своею дорогою. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай — да чёрт его знал. Жду с нетерпением «Войнаровского» и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал — да более, более!
Кюхельбекер и Рылеев 14 декабря 1825. Рисунок Пушкина. 1827. Подпись рукой Ф.Ф.Юрьева.
Конец мая — начало июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург.
Отвечаю на первый параграф твоего «Взгляда». У римлян век посредственности предшествовал веку гениев — грех отнять это титло у таковых людей, каковы Виргилий, Гораций, Тибулл, Овидий и Лукреций, хотя они* — кроме двух последних, шли столбовою дорогою подражания. Критики греческой мы не имеем. В Италии Dante и Petrarca {Данте (и) Петрарка} предшествовали Тассу и Ариосту, сии предшествовали Alfieri и Foscolo {Альфиери (и) Фосколо}. У англичан Мильтон и Шекспир писали прежде Аддисона и Попа, после которых явились Southey, Walter Scott, Moor {Соути, Вальтер Скотт, Мур} и Byron { Байрон} — из этого мудрено вывести какое-нибудь заключение или правило. Слова твои вполне можно применить к одной французской литературе.
У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает. Отселе репутации Ломоносова** и Хераскова, и если последний упал в общем мнении, то верно уж не от критики Мерзлякова. Кумир Державина 1/4 золотой, 3/4 свинцовый доныне еще не оценен. Ода к Фелице стоит на ряду с «Вельможей», ода «Бог» с одой «На смерть Мещерского», ода к Зубову недавно открыта. Княжнин безмятежно пользуется своею славою, Богданович причислен к лику великих поэтов, Дмитриев также. Мы не имеем ни единого комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо. Что же ты называешь критикою? «Вестник Европы» и «Благонамеренный»? библиографические известия Греча и Булгарина? свои статьи? но признайся, что это всё не может установить какого-нибудь мнения в публике, не может почесться уложением вкуса. Каченовский туп и скучен. Греч и ты остры и забавны — вот всё, что можно сказать об вас — но где же критика? Нет, фразу твою скажем наоборот; литература кой-какая у нас есть, а критики нет. Впрочем, ты сам немного ниже с этим соглашаешься.
У одного только народа критика предшествовала литературе — у германцев.
Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов, во-вторых, где же бывает много талантов.
Ободрения у нас нет — и слава богу! отчего же нет? Державин, Дмитриев были в ободрение сделаны министрами. Век Екатерины — век ободрений; от этого он еще не ниже другого. Карамзин, кажется, ободрен; Жуковский не может жаловаться, Крылов также. Гнедич в тишине кабинета совершает свой подвиг; посмотрим, когда появится его Гомер. Из неободренных вижу только себя да Баратынского — и не говорю: слава богу! Ободрение может оперить только обыкновенные дарования. Не говорю об Августовом веке. Но Тасс и Ариост оставили в своих поэмах следы княжеского покровительства. Шекспир лучшие свои комедии написал по заказу Елизаветы. Мольер был камердинером Людовика; бессмертный «Тартюф», плод самого сильного напряжения комического гения, обязан бытием своим заступничеству монарха; Вольтер лучшую свою поэму писал под покровительством Фридерика... Державину покровительствовали три царя — ты не то сказал, что хотел; я буду за тебя говорить.
Так! мы можем праведно гордиться: наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы. С Державиным умолкнул голос лести — а как он льстил?
О вспомни, как в том восхищенье
Пророча, я тебя хвалил:
Смотри, я рек, триумф минуту,
А добродетель век живет.
Прочти послание к Александру (Жуковского 1815 года). Вот как русский поэт говорит русскому царю. Пересмотри наши журналы, всё текущее в литературе... Об нашей-то лире можно сказать, что Мирабо сказал о Сиесе. Son silence est une calamité publique {Его молчание — общественное бедствие. (Франц.).}. Иностранцы нам изумляются — они отдают нам полную справедливость — не понимая, как это сделалось. Причина ясна. У нас писатели взяты из высшего класса общества — аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, — дьявольская разница!
Всё, что ты говорить о нашем воспитании, о чужестранных и междуусобных (прелесть!) подражателях, — прекрасно, выражено сильно и с красноречием сердечным. Вообще мысли в тебе кипят. Об «Онегине» ты не высказал всего, что имел на сердце; чувствую почему и благодарю — но зачем же ясно не обнаружить своего мнения? — покамест мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет — а ты достоин ее создать.
Твой «Турнир» напоминает «Турниры» W. Scott’a { В. Скотта.}. Брось этих немцев и обратись к нам, православным; да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами — это хорошо для поэмы байронической. Роман требует болтовни; высказывай всё начисто. Твой Владимир говорит языком немецкой драмы, смотрит на солнце в полночь* etc. Но описание стана Литовского, разговор плотника с часовым прелесть; конец также. Впрочем, везде твоя необыкновенная живость.
Рылеев покажет, конечно, тебе мои замечания на его Войнаровского, а ты перешли мне свои возражения. Покамест обнимаю тебя от души.
Еще слово: ты умел в 1822 году жаловаться на туманы нашей словесности — а нынешний год и спасибо не сказал старику Шишкову. Кому же как не ему обязаны мы нашим оживлением?
Сноски
* Виноват! Гораций не подражатель.
** Уважаю в нем великого человека, но, конечно, не великого поэта. Он понял истинный источник русского языка и красоты оного: вот его главная услуга.
Примечания
- «Взгляд»— статья Бестужева «Взгляд на русскую словесность...» («Полярная звезда на 1824 год»).
- Ода к Зубову— «На возвращение графа Зубова из Персии» (впервые напечатана в 1804 г. в III ч. журнала «Друг просвещения»).
- Карамзинс 1803 г. получал пенсию 2000 р. в год:
- Жуковскийс 1816 г. — 4000;
- Крыловс 1812 г. — 1500;
- Гнедичс 1825 г. — 3000.
- Лучшая поэма Вольтера— «Орлеанская девственница».
- «О вспомни...»— из оды «На возвращение графа Зубова...».
- Послание к Александру— «Императору Александру» (1814 г.).
- «Турнир»— повесть «Ревельский турнир».
- Владимир— герой повести «Измена».
- Жаловаться... — в статье «Взгляд на старую и новую словесность...».
- А. С. Шишковбыл назначен министром народного просвещения.
Возможно, позднее в 1834 году Пушкин согласился с Рылеевым в отношении покровительства и одобрения. В его письме к жене от 8 июня читаем: «Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения.»
