Гусь лапчатый
На севере всё время грохотало. В станице, привыкнув к шуму, перестали его замечать, и только на третий день, когда зазвенели в окнах стёкла, поняли, что грохот приближается.
Сначала улицей прошла колонна отступающих красноармейцев. Пропылённые, торопясь занять позицию в пяти километрах за станицей, они тяжело дышали открытыми ртами, словно задыхающаяся рыба. Стволы винтовок, качающиеся на плечах, казались тонкими, и было непонятно, как можно таким оружием остановить танки и самолёты. Потом проехала санитарная полуторка с красным крестом на брезентовом фургоне. К вечеру, когда грохот стих, по улице пробежали два последних бойца. Один нёс цинки с патронами, а другой, пригибаясь, тянул пулемёт «Максим» на колёсиках – словно маленького, упирающегося мамонтёнка.
Всякий раз, с появлением красноармейцев, станичные женщины выходили на улицу, плакали и думали про себя: «Горе-то какое, горе. Где-то и мои вот так маятся.» больше других горевала тётя Таня. Она всматривалась в измученные лица бойцов, которые, казалось, все вместе несли в себе облик трёх её сыновей, сражавшихся где-то под Ржевом, и провожала их, отступающих, как свою самую близкую родню.
Мальчик тоже смотрел на красноармейцев, но недовольно, потому что движение отвлекало его от главного дела – ощипывать гусей. Он торопился ощипать и съесть всех гусей до прихода немцев, чтобы врагу не досталось, но птицы было так много, так много. Он брал обезглавленного гуся на колени и быстро-быстро, мелькая локтями, выщипывал своими маленькими цепкими пальцами пух и перья. Пух белым облаком висел над мальчиком и разлетался по станице.
Летал пух и на следующее утро, когда в станицу входили немцы и, кружась, накрепко прилипал к горячей броне танков. Поняв, что опоздал с гусями, сидевший во дворе на чурбаке Миша опустил руки.
В станице остановился танковый полк. Ломая заборы и плетни, во двор стали заезжать танки и, уминая под собой землю гусеницами, словно садящиеся на гнездо птицы, глушили моторы.
- Как бы гусей не подавили, обормоты, - испугался мальчик.
Но, к счастью, танк к Мише не заехал. Командир полка, оберст Людвиг фон Белов, из прусских немцев, поселился в Мишином доме и первым делом потребовал обед. Денщик оберста Ганс, увидев сидевшего без дела Мишу, ткнул ему кулаком в затылок, бросил на колени гуся и сказал:
- Щип-щип, мальчик, шнель. Герр оберст будет обедать.
С тех пор так и повелось. Герр оберст ел гусятину утром, в обед и вечером. Готовил ему в летней кухне Ганс и трижды в день пробегал мимо сидевшего на чурбаке Миши, неся в вытянутых руках блюдо с зарумянившейся птицей.
- Щип-щип, мальчик, шнель, - кричал он, пробегая.
Мальчик Миша щипал гусей для герра оберста целыми днями и уже находил удовольствие в привычной работе, которая у него получалась лучше других. И поэтому ещё больше сердился, когда его отвлекали.
Часто мешала работать тётя Таня. Подходила к непорушенному плетню, с жалостью смотрела на мальчика, спрашивала:
- Как думаешь, когда наши подойдут, когда немцы погонят?
- Не знаю, - неласково отзывался Миша. – Но думаю, они раньше сожрут всех гусей, а их ещё много осталось.
Но больше досаждал денщик Ганс. Накормив с утра фон Белова, уходившего в штаб, он садился на порог летней кухни и по-совиному, почти не мигая, смотрел на мальчика, словно бы прикидывал, чем будет кормить командира, когда съедят всех гусей, и не зажарить ли ему на обед мальчика Мишу? Миша, хотя и сидел к денщику спиной, чувствовал этот взгляд и зябко поеживался.
На самом деле Ганс думал о жене Эльзе. Он думал о ней постоянно, потому что с её отсутствием лишился всего, к чему привык за долгую жизнь: к тёплой постели и вкусной еде, к работе в поле и на коровнике, пивным праздникам в сельском городке на берегу мутного Рейна. Всё давно изменилось и Эльза теперь одна. А в стране, где много отступников с русского фронта и ещё больше раненных инвалидов, его Эльза не останется без мужского внимания. И он бессилен что-либо сделать.
Когда к плетню подходила тётя Таня, он вскакивал и, как на курицу или гусыню, кричал женщине:
- Кыш, кыш отсюда! Нельзя, капут. – И махал длинными руками, изображая птицу.
Потом снова садился на порог, смотрел на мальчика. Миша работал споро, локти так и мелькали, пух разлетался, и Гансу казалось, что мальчик, опустив голову, роется в огромной перине. Смотреть на это не было сил. Уезжая на фронт, Ганс спрятал от жены в перине дядюшкино наследство – семь тысяч рейхмарок, и сейчас представлял, как жена за тысячи вёрст отсюда занимается таким делом: мелькая руками и распуская пух, потрошит его перину в поисках денег… Он тихонько подбирался к мальчику и с ненавистью толкал его кулаком в затылок.
Дважды в день, к обеду и ужину, возвращался из штаба оберст и подолгу стоял возле Миши. К местному населению барон был равнодушен. Ч ужие, одинаковые лица, что в России и во Франции, что в Чехословакии и Греции. Но из потока ненужных людей, этот мальчик странным образом выделялся и, наблюдая, как он ловко и быстро, не хуже работящего немца, щипет птиц, оберст думал: «Жалко, что этот ребёнок не немец».
- Зер гут, киндер, хорошо ра арбайтен. Передовик, - смеялся оберст. Будешь тут работать, сделаю тебя станичным бургомистром.
«Трактористом, это хорошо, - радовался Миша, не разобравшийся ещё во всех тонкостях иностранного языка, путая бургомистра и тракториста. – Трактористов в колхозе всегда уважали ». – И большое родимое пятно под его волосиками, без того красное, от удовольствия покраснело еще сильнее, точно там загорелась лампочка.
Мише нравился добрый барон. Он даже снился ему. Снились, правда, чаще ощипанные гуси, которые гонялись за ним по двору и кусали за ноги. Но снился и берст, и тогда он приглашал Мишу к себе на угощение. На столе лежали зажаренный гусь и много-много пакетиков и кульков с немецкой едой.
- Кюшай, кюшай, киндер, - говорил оберст и подкидывал мальчику еду настоящих немецких солдат, ту что они получали на фронте: эрцац-шоколад, да эрзац-мёд, эрзац-масло, намазанное на эрзац-хлеб, наливая большую кружку эрзац-кофе.
- А вы не стесняйтесь, рубайте гуся, - великодушничал Миша. – Я вам ещё нащипаю.
- Гут, - соглашался барон. – За это я сделаю тебя немцем и трактористом.
Миша наваливался на еду, собираясь подчистить все кулёчки и пакетики, но тут денщик Ганс, прислуживающий оберсту за столом, неожиданно больно толкал мальчика кулаком в затылок и кричал:
- Вставать! Щип-щип, мальчик, шнель.
- Не даст пообедать обормот, - сердился Миша, выходя из сарая, где ночевал, и усаживался на свой чурбачок. – Вот бы в таком сне пожить, чтоб даже барон к тебе с уважением…
В нашей стране, граждане, счастливые сны сбываются… Прошло много лет. Мальчик вырос и сон его сбылся: он стал и трактористом и немцем. И не просто немцем, а главным немцем, и, узнай об этом, как порадовался бы своей проницательности командир полка из состава танковой дивизии СС «Викинг», барон Людвиг фон Белов. Но он не узнал. Потому что через месяц эсэсовская панцердивизия будет разгромлена в пух (далеко не гусиный) и разгромят её, надо полагать, не теми винтовками с тоненькими стволами, что несли на плечах отступающие бойцы…
Владимир Клевцов
