3 сентября 1941 года родился Сергей Донатович Довлатов.
«Я побывал в 13 странах мира, но лучше мест, чем Пушкинские Горы не видел…»
С. Довлатов, Нью-Йорк
Есть в Псковской глубинке место, куда ежегодно стекаются тысячи туристов, чтобы проникнуться его созидающей красотой и гармонией: Святые Пушкинские Горы. Место поистине счастливое – трудно найти писателя или поэта, который не появлялся бы на дорожках Михайловского, Петровского, Тригорского…
Не обошел стороной этот край и известный советский писатель и журналист Сергей Донатович Довлатов. «Сам Пушкин приехал сюда – несчастный и гонимый, как я – а уехал отсюда в славе с пачкой гениальных творений», писал он. Действительно, летом 1976 года от долгов и семейных неурядиц, нисколько не сочетавшихся с его призванием – творить, Довлатов «бежал» в Пушкиногорье. 29 июля 1976 года он писал своей доброй приятельнице, искусствоведу Эре Коробовой: «Милая Эра! Туча пронеслась. Я пил еще сутки в Ленинграде, затем сутки в Луге и четверо – во Пскове. Наконец, добрался к Святым местам. Работаю, сочиняю. Даже курить бросил. Жду вас, как мы уславливались. Попросите Чиркова или (еще лучше) Герасимова Вас отправить. Напоминаю свои координаты: дер. Березино (около новой турбазы), спросить длинноногого из Ленинграда. Или бородатого. Или который с дочкой. Или просто – Серегу. <…> Очень прошу и надеюсь. Ваш Сергей».
В Михайловское Довлатов направился не случайно, а «продуманно и четко, по совету серьезного, весьма положительного и благожелательного своего друга Якова Гордина». В поисках гармонии и покоя. Как будто надеялся, что здесь, «в обители трудов и чистых нег» все будет идеально: интеллигентная компания и высокоинтеллектуальный труд экскурсовода по пушкинским местам, на чистом воздухе». И действительно, атмосфера Пушкиногрья сделала свое дело: появился искрометный, острый, пронзительно честный и одновременно щемяще тоскливый «Заповедник», книга, благодаря которой имя Довлатова до сих пор звучит на устах сотни книгочеев. Книга, которая буквально разошлась на цитаты…
Сюжет этой повести автобиографичен, прозрачно перекликается с судьбой Сергея Донатовича: непризнанный питерский писатель Борис Алиханов, устроившись в заповедник экскурсоводом на лето, подмечает абсурдность и противоречивость окружающей его жизни – и жеманных сотрудниц музея с их пылкой страстью к Пушкину, и деревенских чудаков. Нет пафоса, только хлесткий, точный язык, и в каждой строчке – юмор, ирония и непередаваемая горечь. И, конечно, надежда на счастье.
Почитатели этой книги, безусловно, помнят описание того дома, где довелось снимать комнату писателю: "Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла - заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля. В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из "Огонька". Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола...
- Главное, - сказал я, - вход отдельный.
- Ход отдельный, - согласился МихалИваныч, - только заколоченный.
- А, - говорю, - жаль.
- Эйн момент, - сказал хозяин, разбежался и вышиб дверь ногой".
Собственно говоря, за годы ничего не изменилось, разве что запаха нет и теперь этот обветшалый дом стал «Домом –музеем Сергея Довлатова», куда устремляются почитатели довлатовского гения со всего мира.
К слову, музей появился по инициативе петербургского реставратора Юрия Волкотруба, выкупившего дом. Обстановку, знакомую по повести, здесь постарались сохранить без изменений, только слегка укрепили постройку и провели незначительный косметический ремонт. В экспозиции музея - несколько вещей, которыми, по словам Юрия, пользовался Довлатов: металлическая кровать, умывальник, неровный осколок зеркала и пила «Дружба», которой владел хозяин дома МихалИваныч. Однако, наибольшую ценность этого места составляют не столько вещи писателя, сколько атмосфера той эпохи, в которую жил и творил Довлатов, в более абстрактном смысле - непростая судьба советского человека, в частности – писателя. «Единственная честная дорога – это путь ошибок, разочарований и надежд. Жизнь – есть выявление собственным опытом границ добра и зла… Других путей не существует...», пишет он в «Заповеднике».
Его дорога жизни была далеко не проста: будущий писатель родился в типичной советской интернациональной семье 3 сентября 1941 года. Отец Сергея (еврей по национальности) – Мечик Донат Исаакович, работал режиссером-постановщиком в театре. Мать писателя Довлатова Нора Сергеевна (армянка по происхождению) являлась литературным корректором. Во время войны семья Довлатовых была эвакуирована из Ленинграда в Уфу. В доме для сотрудников НКВД семья провела все три года эвакуации. После возвращения в Ленинград Донат Мечик покинул семью, и его дальнейшее общение с сыном ограничилось перепиской. Сергей рос спокойным ребенком, а вот в школе учился посредственно. Учителя отзывались о нем, как о мечтателе, который все время витает в облаках. Впрочем, и выбранный путь журналиста тоже не обошелся без приключений. В 1959 году Довлатов закончил школу и поступил на факультет финского языка и литературы Ленинградского государственного университета им. Жданова. За постоянные пропуски лекций и игнорирование требований преподавателей Сергея отчислили из университета со второго курса. Затем – армия в республике Коми, где он три года прослужил надзирателем в лагере особого назначения. Этот страшный и нетипичный для петербургского интеллигента опыт во многом способствовал тому, что Довлатов стал писателем. Иосиф Бродский в шутку замечал, что Сергей вернулся из армии, «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде». Сам Довлатов говорил: «Я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду<...> Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие... Но жизнь продолжалась. Соотношение добра и зла, горя и радости - оставалось неизменным…».
После демобилизации в 1965 году Сергей поступил на факультет журналистики Ленинградского Государственного Университета, в то же время работал журналистом в многотиражке Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям». Начал писать рассказы, но из многочисленных попыток напечататься в советских журналах ничего не вышло.
В начале 1970-х, утомленный скитаниями по многочисленным редакциям, Довлатов отправился в Таллинн, который, в отличие от родного Ленинграда, открывал для писателя новые перспективы. Довлатов работал корреспондентом престижной газеты «Советская Эстония» и даже готовился издать сборник своих рассказов. Однако, и тут он подвергся цензуре, а затем и вовсе был загублен, несмотря на уже подписанный контракт. Мечты о новой жизни рухнули. И писатель по стечению обстоятельств был вынужден вернуться в Ленинград, где вновь началась череда неудач: давление со стороны КГБ, обвинение в тунеядстве, семейные неурядицы и исключение из Союза журналистов.
Так, в поисках душевного покоя, Сергей Довлатов едет на Псковщину. И, нужно сказать, в псковском Березино он обрел в некотором смысле гармонию, правда сопряженную с тоской и горечью, о чем пишет в «Заповеднике»: «Короче, жизнь несколько стабилизировалась. Я старался меньше размышлять на отвлеченные темы. Мои несчастья были вне поля зрения. Где-то за спиной. Пока не оглянешься – спокоен. Можно не оглядываться…». Однако «Под намокшей курткой билась измученная сирая душа…».
Как это ни парадоксально, но к тому культу Пушкина, который был у экскурсоводов в Михайловском и которому они преклонялись по традиции, Довлатов относился с иронией, он «старался сам постичь Пушкина, пропустить через себя… Он понимал, что Пушкин – очень разносторонний человек: «Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением и сочувствовал в жизни в целом. Его литература выше нравственности. Его литература сродни молитве, природе…». Как отмечает известный петербургский писатель Валерий Попов, давний знакомый Довлатова: «Довлатов придумал такую игру - ни разу во время экскурсии не произносил фамилию «Пушкин». Он называл его, то автором «Евгения Онегина», то создателем современного русского языка, как угодно. Сережа очень любил, когда после такой экскурсии к нему подходил какая-нибудь дама и спрашивала: «Уважаемый экскурсовод! Скажите, пожалуйста, в имении какого писателя мы были?». И действительно, в «Заповеднике» мы находим: «Рассказывал о маленьком человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать: «Великий был человек, а пропал, как заяц…».
Благодаря своему, особому взгляду на мир, литературу и творчество Пушкина, экскурсии Довлатова получались исключительными, так не похожими на те, что рекомендуют методички заповедника. Да, и еще, безусловно, благодаря «изрядной доле актерского мастерства». Вспомним наиболее яркий и своего рода юмористичный случай из автобиографического «Заповедника»:
«Итак, я приступил к работе. Первую экскурсию методисты обычно не слушают. Дают тебе возможность освоиться, почувствовать себя увереннее. Это меня и спасло. А произошло вот что. Я благополучно миновал прихожую. Продемонстрировал рисунок землемера Иванова. Рассказал о первой ссылке. Затем о второй. Перебираюсь в комнату Арины Родионовны… «Единственным по-настоящему близким человеком оказалась крепостная няня…» Все, как положено… «…Была одновременно – снисходительна и ворчлива, простодушно религиозна и чрезвычайно деловита…» Барельеф работы Серякова… «Предлагали вольную – отказалась…» И наконец:
– Поэт то и дело обращался к няне в стихах. Всем известны такие, например, задушевные строки…
Тут я на секунду забылся. И вздрогнул, услышав собственный голос:
Ты еще жива, моя старушка,
Жив и я, привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой…
Я обмер. Сейчас кто-нибудь выкрикнет: «Безумец и невежда! Это же Есенин – „Письмо к матери“…». Я продолжал декламировать, лихорадочно соображая: «Да, товарищи, вы совершенно правы. Конечно же, это Есенин. И действительно – „Письмо к матери“. Но как близка, заметьте, интонация Пушкина лирике Сергея Есенина! Как органично реализуются в поэтике Есенина…» И так далее».
Или знаменитые «Псковские дали», о которых знает каждый почитатель Довлатова:
«Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:
- Извините, могу я задать вопрос?
- Слушаю вас.
- Это дали?
- То есть?
- Я спрашиваю, это дали? - тиролец увлек меня к распахнутому окну.
- В каком смысле?
- В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.
- Не понимаю.
Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:
- У меня была открытка... Я - филокартист..
- Кто?
- Филокартист. Собираю открытки... Филос - любовь, картос...
- Ясно.
- У меня есть цветная открытка "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить - это дали?
- В общем-то дали, - говорю.
- Типично псковские?
- Не без этого».
И так в каждой строчке повести: редкое чувство стиля, необычайно острое чутье на ложный пафос, и, конечно, дар истинного писателя. «Заповедник» стал не просто книгой о Пушкиногорье, он стал олицетворением всей страны, «ставшей заповедником по отношению к остальному открытому миру. Заповедником со своими чудными и плохо объяснимыми правилами, мешающими жить нормальным людям». Книга, нарушающая все законы соцреализма, в связи с чем, очевидно так и не изданная в России при жизни писателя. Ведь она вышла в свет только в 1983 году в Нью-Йорке, в России же читатели увидели «Заповедник» уже после его смерти. И с первых строк повесть зацепила советского читателя. Чем? Очевидно, талантом самого Довлатова – его умением говорить о грустном с легкой улыбкой, неиссякаемым жизнелюбием и способностью смотреть на давно привычные нам вещи с позиции оптимизма. Да и в жизни Довлатов производил какое-то магическое впечатление на людей: его слушали не только завороженные туристы и паломники, но и другие экскурсоводы.
«Заповедник» - книга, можно сказать, предотъездная, ведь сразу после Пушкинских гор, в 1978 году Сергей Донатович уезжает в Австрию, оттуда – в Нью-Йорк. Где его ждали новая жизнь, признание, внимание прессы, работа на радио «Свобода» и должность главного редактора газеты «Новый американец», ставшей культовой в эмигрантских кругах. К середине 1980-х годов Довлатов стал популярным в США писателем, его произведения печатаются в таких популярных журналах как «Партизан Ревью» и «The New Yorker». За годы, проведенные в эмиграции, в США и Европе увидело свет двенадцать книг Довлатова.
Решение эмигрировать далось Довлатову нелегко. Как он писал в «Заповеднике»: «Меня пугал такой серьезный и необратимый шаг. Ведь это как родиться заново. Да еще по собственной воле. Большинство людей и жениться - то как следует не могут…». Тем не менее уже потом, в Америке, он говорил: «Я уехал, чтобы стать писателем, и стал им, осуществив несложный выбор между тюрьмой и Нью-Йорком. Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было…». В эмиграции две вещи как-то скрашивали его жизнь: «хорошие отношения дома и надежда когда-нибудь вернуться в Ленинград», - говорил он. Второму, к сожалению, так и не суждено было сбыться.
«Бог дал мне именно то, о чём я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят», писал он незадолго до своей смерти. Так всегда у Довлатова: сильно, емко, надрывно и по своему - философски. Он умер 24 августа 1990 года, не дожив чуть больше недели до своего 49-летия. И с этих дней началась литературная слава Сергея Довлатова: его стали издавать в России, восхищаясь его творчеством.
Его однокурсник писателя Самуил Лурье написал о Довлатове: «Никогда не встречал человека, который бы каждую минуту был настолько несчастен». Да и сам Сергей Донатович говорил: «Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось...».
Годы идут, дни сменяют друг друга в потоке суетных забот, мелькают лица, события, словно кадры в кинопленке. И только память остается недвижима: она хранит в наших сердцах отсвет достойных и удивительных людей, которыми держится наш мир, наши история и культура. Имя Сергея Довлатова – один из тех, чье творчество еще долгие годы будет звучать на устах читателей. Равно как последние строчки его «Заповедника»:
«- Мы еще встретимся?
-Да… Если ты нас любишь…
<…>
- При чем тут любовь? – спросил я.
Затем добавил:
- Любовь – это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут не любовь, а судьба…».
Судьба, которая связала Довлатова с Псковским краем. И сегодня тот неказистый, обветшалый дом в пушкиногорском Березино (названном, кстати, в книге Сосново) стал литературным памятником Довлатову и в общем-то непростой судьбе советского человека. Дом, по дороге к которому устремляются туристы, литераторы, писатели и читатели…
«Немало есть дорог, их сосчитать нельзя
Как например, в тайге число тропинок лисьих,
Светлана! Я вернусь, когда осенний сад
В аллеях заглушит шаги шуршаньем листьев…»
Сергей Довлатов. 1962 г.
Строки символичны, ведь каждую осень, 3 сентября, в свой День рождения, Сергей Довлатов возвращается к нам, к читателям: мы вновь перечитываем его книги, воспоминания, письма, смотрим фотографии, и, конечно едем в Пушкинские горы, где обязательно вспомним строки Юнны Мориц, дружившей с Довлатовым и безгранично любившей его:
Огромный Сережа в панаме
Идет сквозь тропический зной,
Панама сверкает над нами
И машет своей белизной.
Он хочет холодного пива,
Коньяк тошнотворен в жару.
Он праздника хочет, прорыва
Сквозь пошлых кошмаров муру.
Долги ему жизнь отравляют,
И нету поместья в заклад.
И плохо себе представляют
Друзья его внутренний ад.
Качаются в ритме баллады
Улыбка его и судьба.
Панамкою цвета прохлады
Он пот утирает со лба.
И всяк его шутке смеется,
И женщины млеют при нем,
И сердце его разорвется
Лишь в пятницу, в августе, днем.
А нынче суббота июля,
Он молод, красив, знаменит.
Нью-Йорк, как большая кастрюля,
Под крышкой панамы звенит.
(1990)
Вспоминайте Сергея Довлатова. Читайте Довлатова. Этого блистательного, артистичного, остроумного, с безупречным литературным вкусом человека. Порой вспыльчивого, грубого, злопамятного и несправедливого, но терпеливого и безгранично доброго, ранимого и деликатного. Чтобы понять его мучительный и противоречивый характер и его художественную мысль нужны годы…
И, конечно, приезжайте на Псковщину, в Пушкинские горы, в незатейливую деревню Березино, дабы погулять по окрестностям, где ступал Сергей Донатович и насладиться потрясающими ландшафтами пушкиногорской природы, которая вечна, как вечны ценности, передаваемые из поколения в поколение русскими людьми.
__________________________________
Литература:
- Довлатов, Сергей Донатович. Жизнь и мнения: избранная переписка / Сергей Довлатов; [сост.: А. Ю. Арьев]. - Санкт-Петербург : журнал "Звезда", 2011. - 380, [3] с.
- Довлатов, Сергей Донатович. Заповедник. - Санкт-Петербург : Азбука-классика, 2006. - 524, [2] с.
- Довлатов, Сергей Донатович. Малоизвестный Довлатов : [сб. Произведений авт. И воспоминаний о нем]. - СПб.: Звезда, 1996. - 508, [3] с.
- Людмила Штерн. Довлатов, добрый мой приятель. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/zvezda/2004/8/sh10.html
- Попов, Валерий Георгиевич. Довлатов / Валерий Попов. - Москва : Молодая гвардия, 2010. - 352, [3] с.
- Сергей Довлатов. Биография. – Режим доступа: http://samoe-samaya.ru/lyudi/sergej-dovlatov-biografiya.html
- Сергей Донатович Довлатов. Интервью «Писатель в эмиграции». Интервью, данное журналу «Слово». - Режим доступа: http://www.sergeydovlatov.ru/?cnt=11
- Сухих, Игорь Николаевич. Сергей Довлатов: время, место, судьба / Игорь Сухих. - [3-е изд.]. - Санкт-Петербург : Азбука, 2010. - 284, [2] с.
- «Взгляните на меня с любовью…», Довлатов. - Режим доступа: http://dom-dovlatova.ru/
