Под утро, в самое глухое время, в непроглядную предутреннюю темень, нас разбудили громкие винтовочные выстрелы и резкий крик часового. Стреляли совсем близко, видимо, на посту.
— Тревога! — закричал Вася Толчишкин и, быстро поднявшись с нар, схватился за автомат.
Нащупав в углу оружие, мы все — работники партизанской типографии, один за другим выскочили на улицу. В темноте ночи ощущалось беспокойное движение. Люди хватали винтовки и, на ходу натягивая на плечи ватники и набивая патронами карманы, бежали к бригадной землянке. Возле нее уже стояли поднятые по тревоге полковой комиссар Алексей Асмолов, начальник политотдела Александр Майоров и особист Николай Иванов.
Вскоре стрельба стихла, но весь лагерь был уже на ногах.
— Кто стрелял? — обращаясь к собравшимся, спросил Асмолов.
— Неизвестно, товарищ полковой комиссар! Видимо, часовой.
Никто ничего не знал толком.
Нас окружал лес — темный, безмолвный, настороженный...
Асмолов не успел еще отдать приказания, как, громко шлепая по снегу сапогами, подбежал подчасок.
— Это мы стреляли! Немцы у лагеря! — скороговоркой выпалил он.
— Как немцы? — переспросил Асмолов.
— Стояли мы на посту, — рассказывал подчасок. — Слышим — кто-то идет. Разговаривают. Прислушались — немцы! Мы открыли огонь. Они тоже. Больше ничего не знаю.
Где же они? Сколько их? Может быть, они уже оцепили весь лагерь? Может быть, стоят рядом, за деревьями, слушают наш разговор...
Наш лагерь всегда считался самым безопасным местом в партизанском крае. И вдруг — враг у самых землянок.
«А что, если с обозом неладно? — мелькнула беспокойная мысль. — Перехватили обоз, узнали о месте расположения лагеря и пришли...»
— Ответный визит: партизаны к немцам пошли, а они — к нам, — вставил Толчишкин.
Отпустив часового и приказав вести неослабное наблюдение, Асмолов распорядился: усилить посты. Все, кто находился в эту ночь в лагере, — работники политотдела, прибывшие из отрядов связные, радисты, минеры и другие партизаны — были разбиты на четыре группы. Все они получили задание: немедленно отправиться по разным направлениям на поиски врага.
Группа, в которую попал я, состояла из одиннадцати человек. Тут оказались инструктор политотдела Дмитрий Дербин, печатник Толчишкин, наборщик Вася Скипидаров, художник Лука Барбаш. Старшим группы Асмолов назначил Евмина, инструктора партизанского отдела фронта, прилетевшего в край вместе с ним. Нам было приказано двигаться по «главному направлению», туда, где произошла стычка.
Мы бесшумно снялись с места и тронулись в путь. В лесу было еще темно. Беспрестанно оглядываясь и держа оружие наготове, мы осторожно прошли мимо поста. Вышли на укатанную санными полозьями дорогу, которая вела к деревне Беседки.
— Значит, не здесь, — покачал головой Дербин. — Не могли немцы так далеко уйти. Наверно, подались в другую сторону.
— Не повезло, братцы, — недовольно пробурчал Толчишкин. — Неудачное направление выбрали...
Стали просматриваться холмы, покрытые лесом. «А может быть, немцы заняли эти высотки и теперь наблюдают оттуда за нашим движением?» — подумал я.
Внезапно впереди послышался нарастающий топот копыт. Кто-то быстро гнал лошадь. Мы свернули с пути, встали за деревьями затаив дыхание. Было решено не стрелять. Во что бы то ни стало задержать ездока.
Лишь только мчавшаяся на всем скаку лошадь поравнялась с нами, двое партизан схватили ее под уздцы. Но сидевший в санях человек продолжал нещадно хлестать ее, пытаясь прорваться в лагерь.
— Вася! Орлов! — закричал кто-то, узнав в седоке нашего юного связного. — Куда ты?
— Ишь, ухарь нашелся. Гонит— и ни в зуб ногой, — с укоризной сказал Толчишкин.
Обрадованный Вася соскочил с саней, бросился к нам:
— Я из Беседок еду... Там наш обоз с боеприпасами застрял. Ему надо было двигаться в лагерь, а колхозники говорят, что где-то промеж Беседок и лагерем — немцы. Вот меня и послали; гони, говорят, что есть силы: если фашисты будут стрелять, на бегу не попадут. Прорвешься.
— Ну и как? — насторожились мы. — Встретил фрицев?
— Нет. Только вы и попались. А сначала я вас за немцев принял.
Редел черный лесной сумрак. Постепенно он перекрашивался сначала в синий, а потом в голубоватый цвет. Ночь таяла. Нарождалось утро. Спокойный мартовский рассвет медленно проникал в густую чащу. Мы посоветовали Васе ехать в лагерь, а сами пошли вперед по дороге. Настороженность у нас заметно упала. Позади уже два километра, а никакого результата. Некоторые поругивали часового:
— Задремал, наверно. Приснились фрицы, и давай в воздух палить.
— А может, ворона с куста слетела и гаркнула по-немецки?
Мы шли быстро, поглядывая то на деревья, окаймлявшие дорогу, то на посветлевшее небо. Уже никто не держал оружие наизготовку. Винтовки покоились за спинами.
От дороги отделились свежие следы. Кто-то в сапогах прошел здесь совсем недавно и свернул в лес.
— Хальт!— неожиданно и очень близко от нас раздался из леса окрик. — Вэр зинд зи? (Стой! Кто вы?)
Мы беспорядочно попадали на дорогу, замерли. Вот тебе и раз! Наскочили.
Несколько секунд длилась томительная тишина. Евмин приказал двоим партизанам, одетым в маскировочные халаты, проползти в лес и установить «расположение и численность врага».
Прокладывая руками и ногами себе дорогу, зарываясь в глубокий снег и лишь изредка подымая голову, двое молодых парней поползли туда, откуда только что раздался окрик. Не успели парни продвинуться и на десять шагов, как из-за деревьев взвигнула пуля, потом другая, третья. Фашисты открыли огонь. Мы ответили им тем же. В морозном воздухе резко затрещали выстрелы. Разведчики в маскировочных халатах торопливо отползали назад. Одному из них пуля задела плечо.
— Там немцы, на снегу лежат, за деревьями, — донесли они.
— Сколько?
— А черт их знает. Двоих видели.
Мы оказались в невыгодном положении: фашисты — в лесу, мы — на открытой дороге.
Перестрелка продолжалась.
Над нашими головами то и дело посвистывали пули. Хорошо, что накатанная зимняя дорога напоминала желоб. Мы вдавливались в это ложе, не смея даже на вершок поднять голову. Стреляли наугад, не видя противника.
Чтобы вызвать фашистов на открытую дорогу, мы отползли назад. Поднялись, укрылись за деревьями и стали ждать. На дороге никто не показывался. Пришлось возвращаться обратно, на свои невыгодные позиции. Не успели мы приблизиться к злополучному месту, как поток пуль с посвистом пронесся над нами. Теперь мы ползли уже под плотным огнем. Фашисты стреляли из пулемета, прижимая нас к земле. Мы тоже усилили огонь.
Со стороны лагеря показалась подвода с двумя партизанами. Они остановились в трехстах метрах от нас. Бойцы стащили с саней миномет и установили его у ствола сосны. Щелчок — и над нашими головами прошуршала мина. Она плюхнулась в рыхлый снег и не взорвалась. Мина упала так близко от нас, что второй выстрел мы ждали уже с большим опасением.
Меня окрикнул Евмин:
— Беги к ним! Скажи правильные координаты. А то своих побьют.
— А ну, Васильич, включай пятую скорость! — бросил мне вдогонку Толчишкин.
Ползти было тяжело, утомительно. Я вскочил на ноги и побежал, петляя то вправо, то влево. Когда сбоку, совсем рядом раздавался громкий выстрел, я инстинктивно падал в снег, будто за что-то зацепившись.
— Не бойся той пули, которую слышишь. Это уже не твоя! — крикнул мне Евмин. — Она давно пролетела мимо.
Поделив группу надвое, наш командир приказал пяти бойцам ползти вдоль дороги. Мы ждали, пока наши товарищи зайдут с тыла. А когда услышали их дружное «ура!», пригибаясь, бросились в лес.
— Хэнде хох, фрицы! — закричал, вырвавшись вперед и стреляя не ходу, Толчишкин. — Сдавайтесь!
Нашим глазам предстала странная картина: за деревьями лежало всего лишь четыре фашиста. Стволы сосен, за которыми они укрывались, были изрешечены пулями, ложи автоматов расщеплены. Авиационный пулемет вдавлен в снег. Трое оказались убитыми, а четвертый успел еще выстрелить из автомата, но его тут же сразила партизанская пуля.
Фашисты оказались летчиками. Это был экипаж транспортного самолета, подбитого партизанами и упавшего на лесной опушке. Захватив полевые сумки и планшеты немцев, мы отправились в обратный путь. Разговаривать никому не хотелось. Сказывалась усталость. Да и операция, в сущности, была пустяковой.
Иван Виноградов
