Двадцать четыре... двадцать девять... и... Тридцать два Тридцать два!
Неловкий, деревенского вида мужичок с глубокими залысинами, выделившими надо лбом островок реденьких волос, протянул женщине ломкий веер календарей. Сосед его, заглядывая сбоку, тоже считал, повторял числа.
Женщина - высокая, крупнолицая, с соломенными волосами по плечам - вела игру бойко, но спокойно, хотя и было видно, что она, как говорится, тоже человек, а не автомат. Она взяла у мужичка карты, ловко сложила их в стопку и молча пересчитала очки.
- Тридцать одно у вас... - негромко оповестила и сельского простака, и скучившийся у стола народ, снова перебирая для верности упругие картоночки.
- Ну как, - мужик с пробелами на голове неуверенно протянул пальцы к картам - их было шесть или семь - и, когда они снова оказались у него в руках, зашевелил губами. Человек, уже помогавший ему считать, тоже впился глазами в голубые кружочки на розовом поле.
- Тридцать два! - почти крикнул он, справившись быстрее мужика. - Тыща рублей!..
Ведущая опять перелистала календари, задержала взгляд на последнем и, едва заметно смутившись, сказала:
- Тридцать два, тридцать два, прошу прощения... Выигрыш тысяча рублей.
- Вот именно, - бросил кто-то из толпы, - тут тоже грамотные. Женщина согласно кивнула, улыбнулась:
- Правильно, правильно, считайте как следует, календари у вас в руках. И я могу ошибиться.
Она вздохнула и, сняв с пачки денег две верхние бумажки, протянула лысому.
- Будете еще играть? — спросила, вновь раскидывая по столу карты-календари.
Тот, сжав в кулаке деньги, потряс головой. Ставить на кон он больше не захотел, и его оттеснили.
Пономарев пробрался поближе, даже бедром уперся в стол, отчего тот даже сдвинулся. Блондинка повернула к нетерпеливому новичку потвердевшие глаза:
- Дорогой!.. Спокойнее!..
Глаза большие, как и вся она, как и лицо, только почти без ресниц - черные кромки наведены карандашом, и чересчур сини маслянистые веки.
- Хотите сыграть? - взгляд беловолосой задержался на нем не больше, чем на других. - Так... Кто еще? Могут играть сразу шесть человек, можно выиграть тысячу и две тысячи рублей. А кому очень повезет - и пять. Пять тысяч... На любовь не влияет, может повезти и там, и тут...
Последние слова вызвали оживление - все, конечно, были не против того, чтобы повезло действительно и в любви, и в игре.
- Календари берите сами... — серые глаза опять остановились на Пономареве.
- Понятно, понятно, - проговорил он, но за кошельком не полез, смотрел.
Игра была нехитрой. На столе, вернее на доске, похожей на полированную крышку от стола, свободно уложенной на две табуретки, лежал большой лист картона, расчерченный на квадраты. В квадратах - числа, от единицы до сорока. Картон был закрыт полиэтиленом; сверху, как колода карт, рассыпаны карманные календари, с внутренней стороны которых на розовом фоне прибавлены голубые пятнышки, в двухкопеечную монету, с маленькими цифирьками посередине. Календарей было много, цифры на них - от единицы до девятки. Платили за карты по сто рублей, брать нужно было по пять-шесть штук. При розыгрыше банка подсчитывалась сумма очков в календарях у каждого, кто купил карты, и если она совпадала с предварительно намеченными числами в квадратах, счастливчик тут же получал деньги. Три числа определялись под выигрыши в тысячу рублей, два - в две тысячи и одно - в пять.
Зал ожидания был полон народу. На улице было прохладно, хотя подошла уже середина весны, и пассажиры - и дальнего, и ближнего следования - коротали время под крышей. В углу зала стрекотали и попискивали автоматы электронных игр, вокруг которых роилась не только детвора; на глазах вспухали очереди у билетных касс и буфетной стойки, и лишь у платного туалета в сплошной движущейся массе людей виднелся просвет.
По соседству с ближней к игровым автоматам мужской комнатой, у выкрашенной в салатный цвет стены, и стоял этот сборный стол, притянувший тех, кто верил в случайное счастье.
Время от времени по радио звучали сообщения о прибытии или отправлении поездов, и вокзал откликался на них каким-то долгим могучим вздохом, оживлялось движение, уплотнялось шарканье ног.
Пономарев отошел от играющих, от нечего делать решил выйти проветриться. Двери хлопали с таким грохотом, будто огрызались на бесчувственность людей, - их распахивали вещами, плечом, а то и пинком ноги. Пономарев створку придержал, но тут же, следом за ним, она опять грохнула так, что отозвалось в груди.
Снаружи он пробыл недолго, а когда снова вошел в зал, увидел ту же картину: толпу у касс, хвост у буфетного прилавка, единственную веселую компанию - молодежь у выхода на пригородную платформу. У настенного щита появилась кучка военных моряков, изучавших расписание. Моряки прибыли, видно, с местной ветки, с электрички.
Пономарев направился к буфету, но, не успев дойти до него, услышал всплеск возбужденных голосов у игрального стола и обернулся. За головами столпившихся людей видна была лишь маковка светлых волос, она плавала, двигалась. Возгласы, как искры из костра, взметнулись и рассеялись; от стола отошло несколько человек.
- Что там? - спросил Пономарев у первого, к кому подошел.
- А везун такой встал, - оглянулся человек. - Два раза в тыщу попадал, а в третий все шесть взяток мимо. Придурок... Все равно бы при своих остался, даже с наваром, а он опять все шесть один хапнул, и опять - борода.
- Жадность фраера сгубила, - сказал Пономарев, подлаживаясь под тон мужика.
- Ну, - кивнул тот.
Захотелось еще раз посмотреть, как люди ждут удачу, и Пономарев приблизился к толпящимся у полированного столика. Привстал на цыпочки и увидел, что блондинка развалистым шагом удаляется вдоль стены в направлении дамского туалета. За его дверью она и скрылась. А за столиком стояла уже другая женщина - пониже ростом, тоже крашеная, но в другой, в серебристый цвет, с волосами, завитыми в крупные кольца. И она так же чисто, не сбиваясь, перетасовывала календари и с прищелком, с перехлестом в полкарты раскладывала их на прозрачной пленке цифрового коврика. Но тут же ладонями опять сдвигала в колоду, разделяла пополам и меняла части местами и уже вразнобой раскидывала по всему полю. Квадраты, то есть выигрышные числа, назывались не произвольно, кто-нибудь из вошедших в игру своей рукой доставал из мешочка шесть бочоночков лото: три первых - на малые выигрыши, последний - на самый большой. Игра, все видели, велась честно.
Но народу у стола поубавилось, многие просто глазели, не решаясь протянуть руку и взамен шести сотенных получить стопку карт, которые могли принести крупный выигрыш. Можно было взять и два, и три раза по шесть одному человеку - соответственно росли и шансы на успех.
- Можно выиграть и тысячу, и две. А кому очень повезет, и пять тысяч... - неожиданно резким, без оттенков, голо-сом произнесла новая ведущая, и Пономарев удивился схожести интонаций - точно так же набирала силы в конце каждой фразы и ее рослая товарка.
- О-о! - вдруг еще больше повысила голос девица, просчитав очки молча протянувшего ей свои карты человека в сером плаще. - Все правильно... - Она тряхнула головой и отсчитала из пачки на краю стола две тысячи рублей.
- Еще сыграете? - поглядела, улыбаясь, на везучего, уже размешивая карты после сверки очков.
- Посмотрю, - ответил тот, сдерживая волнение. Деньги он не прятал, держал в полуопущенной руке.
Ведущая отвернулась, глядела, как другие отбирают себе по стопке календарей.
- Пожалуйста!.. У кого легкая рука? - протянула она мешочек желающим.
Рука одного из игравших сунулась внутрь.
- Четыре! - громко объявила хозяйка.
Пономарев заметил, что деньги, поступавшие в кассу, то есть ей в руки, она, подержав какое-то время, никуда не девая, перед каждой новой тасовкой календарей опускала, чтобы не мешали, в карман светлого пиджака, такой же широкий, как и сам пиджак свободного покроя. Он подумал, что так же, в пару под цвет волос, одета и высокая сменщица ведущей. Расплачивались с удачливыми игроками они деньгами со стола. В памяти окружающих оставались в основном те моменты, когда женщины, оттопыривая край кармана, выуживали из него и, расправляя, клали у кромки стола свои пятидесятки, сотни и пятисотки.
Привлекло лицо человека в плаще, Пономарев даже улыбнулся ему, когда тот, пробегая равнодушным взглядом по толпе, столкнулся и с его глазами. Широкие скулы, полные, собранные так, будто человек слегка посвистывает, губы, напряженные брови. Серьезный мужик, подумал Пономарев, такого за рупь за двадцать не возьмешь.
И действительно, слушая, что говорил ему почти в ухо стоявший рядом низенький старичок, человек в плаще несогласно мотнул головой и наклонился за новыми календарями. Дедок пожал плечами — дескать, дело твое.
Новые шесть карт дали выигрыш в тысячу рублей; ведущая, напряженно улыбаясь, отсчитала деньги. Скуластый, соединив те, что оставались в руке, и новые, сминая пальцами, сунул в карман. Старик удивленно качал головой; выигравший, слегка ударив его по плечу — вот так-то, мол, - неторопливо пошел от стола. Снова зазвучал сухой, высокий голос ведущей.
Отошел от играющих и Пономарев. До поезда еще оставалось время, и он, пройдя в дальний угол, где стояло несколько рядов пластиковых кресел, нашел свободное и сел. Захотелось просто привалиться к спинке и даже глаза бы закрыть, ни о чем не думая.
Однако этого не получилось - не отпускала мысль, что нечто подобное тому, что происходит сейчас внизу у туалета, он уже видел, уже переживал. Это было в первые годы после войны. А уж один-то случай он по смерть свою не забудет, хотя сталкивался с вещами и куда обиднее...
...Мать послала его на базар за картошкой, дала десять рублей - большую красную бумажку с овальным Лениным сбоку одной стороны. У базарных ворот за клеенчатым ковриком сидел, скрестив ноги, стриженный наголо мужик и раскидывал перед собой петельки шпагата. Быстрой вскидкой пальцев он свивал из веревочки два-три кольца и кидал их на клеенку, концы веревочки оставались у него в руках. Для того, чтобы выиграть, нужно было поставить палец в одно из колечек так, чтобы шпагат, когда хозяин потянет за концы, захлестнул его петелькой, а не обтек снаружи. Игра, как видел Пономарев, была до смешного проста. Нужно было только верно проследить, куда бежит от концов в руках стриженого веревка. Правда, он то и дело вскидывал ее и перебрасывал петельки, но все равно, если не отрывать глаз, можно было найти последнее закругление нити.
- А деньги у тебя есть? - спросил мужик, когда Пономарев с мешком, прижатым к груди одной рукой, и десяткой в крепко сжатом кулаке оказался перед клеенкой.
- Есть, - высочилось из подсохшего горла Пономарева, испугавшегося, что мужик сейчас остановит игру, потому что видел, как он долго всматривался, куда и как закручивается и в лете, и на земле бечевка.
- Покажи, - громче сказал тот, и стало ясно, что жалеет, что не успел ее перебросить.
А Пономарев уже держал палец в среднем кольце, потому что все уже рассчитал.
- Вот, - разжал он кулак, и все увидели сплющенную десятку.
Веревка поползла, выпрямилась и скользнула мимо вжатого в подстилку пальца. Сердце Пономарева трепыхнулось, как схваченный рукою воробей.
- Дай пятьсотку, - услышал он позади себя, с соседнего ряда кресел.
- Зачем?
Спрашивал мужской голос, отвечал женский.
- Там внизу играют. Надо шестьсот рублей, сотня у меня есть.
- Автоматы, что ли?
- Да нет. Там стол стоит, и - так, как в лотерею, что угадаешь. В общем, ставишь шестьсот, а выиграть можно и две штуки, и пять...
- Пять тысяч?!
- Ага...
- Интере-есно...
- Да я сам видел. Сейчас один угадал два раза подряд - штуку и две.
- Интере-есно...
- Конечно, это если повезет...
Что-то еще говорили за спиной, Пономарев не слушал. Дождался, пока скрипнули кресла и мимо прошел коренастый прапорщик в выходной форме, и поднялся с места: ноги понесли к выходу на улицу. Оглядел пустым взглядом площадь, сбившихся в жиденькую кучку у одной из машин частников, поджидавших выгодного пассажира, и бесцельно, без особого желания, направился в сторону платформ. От прохладного ветра поежился, в который раз безуспешно попытался застегнуть верхнюю кнопку куртки и свернул в дверь пригородных касс. Народу и тут хватало, но не было того кручения и гула, что одолевали в большом зале.
Пономарев посмотрел на висевшие над кассовым окошком часы и, опустив глаза, повернулся и вздрогнул: в углу, за людской толчеей, мелькнула знакомая голова высокой блондинки. Безотчетно сделав несколько шагов в ее сторону, он тут же как-то осел в росте, шагнул вбок, скрывшись за чьей-то спиной, - увидел, что беловолосая не одна, с нею рядом стоят мужики, которым только что повезло в игре за полированным столиком, - лысый с пушком на лбу и скуластый в плаще. Но у всех троих были совсем другие, нежели там, в шумном зале, лица. Женщина держала в одной руке сигарету, в другой зажигалку и, то и дело сближая и разводя руки, что-то объясняла мужикам. Невысокий, что у стола выглядел тюхой-матюхой, склонив голову, легко кивал. На белоголовую - она была крупнее, выше его - не смотрел, разглядывал носки своих ботинок. Обратил на них внимание и Пономарев: на ногах лысого, как и стоявшего с ним бок о бок мужика в плаще, отливали мышиным цветом дорогие плетеные туфли.
Скуластый, с руками в карманах, тоже слушал, что объясняла им белобрысая, и тоже изредка, видно, соглашаясь с нею, приопускал голову.
Компаньоны - в этом Пономарев не сомневался - стояли в углу зала, общее движение не задевало их, да и они, казалось, не обращали на других внимания. Но вот дородная блондинка, сунув в рот сигарету, выправила в руке зажигалку и осмотрелась. Народ не курил, она без видимой досады опустила зажигалку в карман. Денег там, конечно, нет, подумал Пономарев, уже сдала кому надо...
Сивая вдруг прошептала что-то - видно было, как, сохраняя неподвижным лицо, шевельнула губами - и рядом стоявшие обернулись. К ним подошел ладный, хорошо одетый парень. Замшевая куртка расстегнута у ворота, под нею тонкая шерстяная рубашка, джинсы... И великолепные, как и у двоих перед ним, под цвет куртки туфли.
Парень подошел с готовыми словами, сказал всем троим - замолкшим, глядящим на него - что-то жесткое, видно неприятное, отчего у блондинки дрогнули ноздри и опала от резкого выдоха грудь. Но она ничего не ответила, а снова сунула в рот сигарету. Гололобый что-то проговорил, даже коротко свел и развел пару раз полусогнутые пальцы. Молодой, не меняя холодного выражения лица, произнес еще не-сколько слов, после чего женщина двинулась к выходу.
Когда Пономарев вернулся в большой зал, она уже снова стояла возле зыбкого столика, в плотном гуле голосов можно было различить ее сулящий удачу зов:
- Кто решился? Ловите шанс...
Мимо - с рацией через плечо, с уже привычной дубинкой в руке - прошел милиционер. Покосился на ходу в сторону толпящихся у низкого столика людей и - раз, другой! - несильно хлестнул себя палкой по ноге. Лицо его было тяжелым, взгляд равнодушным.
Около закрытого аптечного киоска, на маленьком свободном пятачке, занимал простейшей забавой дочку-малютку молодой военный, лейтенант. Он медленно катал туда-сюда коляску; кроха, уцепившись за бортик, не впервые ли самостоятельно переступала ногами. В какой-то момент малышка запнулась, лейтенант дернулся к ней, чтобы не дать завалиться, но уберегли ее другие руки. Оказавшийся рядом человек в сером плаще успел раньше, он подхватил девочку и, оторвав от пола, вскинул в вытянутых руках.
- Ах ты, цыпонька! - ласково загудел, прижимая малышку к лицу. - Зачем же падать-то, а?.. Еще нападаешься...
Он опустил ее и присел, заглядывая в испуганные вишенки. Девочка потянулась к военному.
- Ну, ну... - не выпускал ее дядя. Он собрал губы в рыхлое колечко и засвистал: Фью-у... Фью-у!.. Зачем же плакать-то?
И лейтенанту, и сидевшей у вещей жене его нравилось, как привлекает людей их милая дочка, как открыто и тепло завозился с нею и этот солидный, хорошо одетый человек. Глаз его не было видно, но был слышен тихий голос:
- Ну чего ты боишься, чего ты боишься, цыпонька? К папе хочешь, к папе?.. Ну ладно, ну давай к папе...
Он помог сделать ей несколько шагов, передал малышку родителю. И сказал тому что-то, на что лейтенант только усмехнулся и, скрывая довольство, наклонился к наследнице.
Скуластый выпрямился и неторопливо пошел к газетному киоску в углу зала, Пономарев со странным облегчением в душе двинулся за ним. Однако стоять за газетами серый плащ не стал, а, потолкавшись возле очереди, окинул беглым взглядом зал и направился к выходу на улицу.
Долетел голос крашеной хозяйки игрального стола. Пономарев оглянулся - там снова наступило оживление, к небольшой кучке потянулись новые любопытные. Шагнул к столу на табуретках и он.
...Вытягивая из веера в руке календари, кидал их на край гладкой доски третий из тех, кто стоял в пригородном зале, самый молодой, в замше. Он бросил последнюю карту и протянул ладонь:
- Прошу...
- Пять тыщ!.. - громко проговорил кто-то рядом.
- Ну, дает... - отозвался другой голос.
- Минутку, минутку... - Сивая хоть и пыталась скрыть неудовольствие вторым подряд выигрышем парня в модной рубашке, его можно было видеть без очков. Она сама раз и еще раз перебрала карты, подсчитала сумму и через заметную силу согласилась: пять тысяч...
- А то! - облегченно подтвердил какой-то добровольный контролер.
Женщина отсчитала выигрыш, делала она это не так, как перед этим, платя за карты, рассчитывался парень. Все видели, как он, немного постояв, присматриваясь, уверенно взял
себе стопку календарей. Быстро и проиграл и, не волокитя, вытащил бумажник, а оттуда стопку сторублевок - и на расплату, и про запас. Проигрывал несколько раз, а не жалел, только отслюнивал бумажки в расчет да морщил лоб, считая очки. Блондинка даже спросила:
- Вы не с золотых приисков, молодой человек?
Он только чуть скривил губы, а отозвался выискавшийся подпевала, мужичок, близкий к парню уже тем, что касался его плечом:
- С золотых, с Колымы...
Шутку приняли, сплотились тесней, подпираемые людьми с краев. Вот тут, не с четвертого ли захода, молодой в кожанке попал в точку - выиграл главный приз. Справедливость брала верх, всем стало легче, даже банкометша выдала выигрыш с беззлобной улыбкой.
Когда красавчик через раз. сложив цифры, но все же, кажется, не веря себе, сощурился и, буквально момент погодя, знакомым жестом выставил, как в кино, ладонью вверх руку: «Прошу!..» - вокруг охнули...
- Опять пять тыщ!..
Крашеная скривилась, но что поделаешь - полезла в кар-манную кассу:
-- Удача любит смелых...
За календарями потянулись и подошедшие военные моряки.
Пономарев зашагал к выходу.
- Э! - тронул его кто-то на ходу за руку. - Сколько профукал?
Остановивший человек был под хмельком. Черная подстриженная борода, пуганые, шапкой, волосы и влажные губы. Но и тут выделялись глаза - воспаленные, горячие.
- Во! - бородач обратился к тому, с кем разговаривал только что, и Пономарев сжал зубы: рядом стоял мужик с редким пушком на темени, в дорогих туфлях. - Еще один... Подвыпивший отпустил рукав Пономарева и обернулся к соседу.
Они уже успели о чем-то поговорить, даже поспорить, оба были возбуждены. Чернобородый - видно, была такая привычка - захватил пальцами рукав мужика:
- Это же жулики!..
Тот попробовал отстранить руку, но та не отцеплялась, и он коротко, но внятно рубанул по ней ребром ладони.
Бородатый удивленно расширил глаза и руку убрал, но тут же снова ухватился за материю.
- Жулики! - повторил он, поворачиваясь к Пономареву, призывая в свидетели еще одну жертву аферистов. - Ты сколько профукал?
- Я не играл, - ответил Пономарев, глядя на гололобого.
- А он... - Чернявый, казалось, готов был затопать ногами. - Ты сколько продул? - Он смотрел на мужика и участливо, и зло. Тот пожал плечами.
- Тут же шайка! - не снижал голоса бородач. - Шайка, понимаете?!
Он вытер рукою рот, поглядел, вытянув шею, в сторону вновь уплотнившейся кучки людей у стола с блондинкой и, не найдя того, кого хотел увидеть, опять загорячился:
- А все им свои трудовые!..
Мужичок с залысинами, хмурясь, пожал плечами. Чернобородый не унимался:
- А милиция где, а? Видели, тут ходил один? Идет, и хоть бы хны, а ведь не слепой, блюститель... Сегодня все можно, да? Или уже куплены?
На плече бородача висела большая сумка, она мешала, все время сбивалась кпереди, и он то и дело отводил ее за спину. Откинув и в очередной раз, задержал ее рукой, а второй показал в направлении главного потока пассажиров:
- Вот тут один был, в плаще... Я наблюдал: он считал очки так, на арапа, и кукла эта - тоже для блезира клювом щелкала. Раз проиграл, два — ну, это все видели, карты открывались. А потом - цоп! - две тыщи! Проиграл еще один заход для вида - опять две тыщи!.. И карты кидает так, что другим не сосчитать. Да и что считать, раз выиграл, тут мешай быстрей и концы в воду...
Так оно и было, и Пономарев готов был подтвердить, что скуластый, выигрывая, не выставлял календари, а, чугь подержав перед собой, либо протягивал белобрысой, либо бросал перевернутыми на поле, и та сама собирала их и, как и в случаях с другими, перекладывала из руки в руку и проборматывала числа. Что она там видела, знали только они двое -сама рыжая и плащ.
- Он регулярно подходит, я давно слежу... - Чернобородый ладонью убрал с бороды слюну. - Как народ переменится, и он опять тут. Как часы...
Пономарев кивнул. Он уже оглядел весь зал, скуластого нигде не было.
Бородач приблизился, донесло водочный дух:
- Их можно накрыть на этом шухер-мухере. Тут не только этот, в плаще, я еще одного подозреваю... - Он тоже стал оглядывать зал.
Его собеседник ничего не говорил, пожимал плечами, словно в чем-то сомневаясь. Потом достал сигарету, поглядел в сторону выхода, показал бородатому - выйдем покурим? А Пономарев высматривал монгола - как назвал про себя скуластого.
Лысый, уже давно размявший курево, опять поглядел на собеседника, и тот кивнул и вытянул из его пачки сигарету. Оба направились к выходу, чернявый и на ходу трогал спутника за руку и что-то нервно говорил.
В душе разлилась какая-то горечь, Пономарев подошел к стене и прислонился спиной к гладкой прохладной тверди. И закрыл глаза, и несколько раз глубоко вздохнул... Зачем ему все это? Черт с ними, с жуликами. Да и с этими, кто так просто заглатывает их сволочную наживку. Ему-то что за дело? Да черт с ними со всеми!..
Он встал на ноги потверже, оттолкнулся от стены. Попробовал одним крепким встряхом одолеть тревогу и тела, и души, но особого облегчения не почувствовал.
Уже подходило время выходить на платформу, и он валко, каким-то не своим шагом, двинулся к двери. Но пошел не напрямую, а вдоль стен, чтобы пройти мимо столика с календарями и еще раз поглядеть на крашеную зазывалу. Кучка возле нее не рассасывалась, жаждущих испытать счастье не убывало. Это были уже другие люди, но в глазах у них были те же сомнение, надежда и маленькая тревога, что и у тех, кто теснился здесь какое-то время назад. Все пили из одного ключа...
Пономарев протиснулся к полированной доске, поднял голову, чтобы увидеть вблизи, как щурится, оценивая окружающих, сивая, но поймал глаза не ее. По левую руку сивой, за спиной невысокого морского курсанта, стоял парень в замше. Взгляд его был холодным и жестким, лицо неподвижно. Он глядел как истукан, не моргал и не менял выражения глаз, как ни пытался придать своему взгляду равнодушия и даже презрения Пономарев. Пономарев первым не выдержал и отвел глаза, к тому же в этот момент услышал неясный шум позади и обернулся.
На выходе кто-то придерживал дверь, она не хлопала; у проема, как у заплота, сгустилась толпа. Какая-то сила повлекла туда и Пономарева - он оставил игру и, пытаясь увидеть, что там происходит, быстро пошел к выходу. Ухо уловило шелестящее, повторенное несколькими голосами:
- Ножом пырнули...
- Кого?! - протолкнулся он к какой-то бледной тетке. - Кого пырнули?
Та сглотнула, взялась за пуговицу под горлом:
- Не знаю, мужчину какого-то... Пономарев кинулся к выходу...
Александр Бологов
