Трамвайный мост через нашу речку был взорван за день до того, как в город вошли немцы. Его фермы кособоко свесились с опор, и картина эта всегда притягивала взгляд. Еще одна, пешеходная, переправа находилась ниже по течению - над плотиной, которую, слава Богу, наши или не успели, или не захотели взрывать. А у нас на окраине был свой перевоз - канатный, на большой лодке-плоскодонке. С нее хорошо был виден мост с пустыми пролетами.
Трос на переправе провисал в воду, и при его протяжке с направляющих блоков ручьем текла вода. Тянуть его было дело лодочника, но он обычно, собрав с народа деньги, садился на корме, а за канат брался кто-нибудь из пассажиров, да и не один. Я сам не раз хватался руками за витую натяжку и знал, в каком месте ее торчат, как иголки, лопнувшие стальные нитки.
- Гляди на канат! Гляди!.. Щас срост пойдет!.. – всегда предупреждал лодочник.
Мужики ослабляли тягу, журчание за бортом стихало.
Но вот проскальзывали ерошенные места, и, кто хотел, снова, упираясь ногами в мокрое днище, тянул на себя твердый скользкий трос. Вода вдоль бортов оживала.
В этот раз мое внимание было приковано к одному-единственному - к расстоянию до другого берега. Вот лодка достигла середины реки, - тут и дна мало кто из ребят доставал; вот берег стал еще ближе, и я решился. Руки плохо слушались, и мне не сразу удалось выпутать их из рукавов рубахи, а ноги из штанов. Старуха, сидевшая рядом, даже рот открыла, глядя, как я торопливо скидываю одежду. Мама смотрела в другую сторону - разговаривала с соседкой, вместе ехали на базар.
- Мам, смотри! - тронул я ее за руку. - Смотри!..
Встав на борт, я зажмурился и, как учил мой друг Женька Петров, оттолкнулся ногами и сложил над головой руки.
Но нырнуть «рыбкой» не получилось, - я упал на воду животом. На лету слышал чей-то крик, а когда вынырнул и, отдуваясь, заработал руками, голоса с лодки слились в один ругачий гул.
Как же так? Я готовился к этому несколько дней и был уверен, что мой номер вызовет у свидетелей его удивление и похвалу, а у мамы - сперва, конечно, ужас, но потом и радость: наконец-то ей не надо будет бояться, что когда-нибудь я все же утону в речке. Я же поплыл!.. Без круга и без надутой наволочки. Я умел, крутнув ею над головой, шлепать ее на воду, чтобы набрать воздуха, а потом собирать в кулак расшитую сторону и держаться как за поплавок. Нам учительница говорила, что так делали еще древние греки, надувая кожаные меха.
Я и на самом деле поплыл. Правда, не вразмашку, как хотел сперва, а по-собачьи, загребая воду под себя. Женька говорит, что я уже и вразмашку могу, только выдыхать в воду боюсь и головой кручу на каждом гребке. Я вообще научился плавать за один раз.
Главное, не стараться нащупывать дна ногами, а держать их свободно, даже можно подгибать. Я так и делал. Женька после долгих уговоров вытащил меня за руки на глубину, уже по грудь было, и заставил присесть в воде и не двигаться. Вода, сказал, сама будет меня держать. И я сразу понял это, почувствовал. Вдохнув как можно больше воздуха, я опустил лицо в воду, подобрал ноги, и никуда меня не понесло, не стало тащить в глубину, как говорили некоторые пацаны. Я повис и все, а когда стал работать руками, стал и двигаться. Потом высунул из воды голову и понял: умею держаться, как держался рядом с Женькой, не боюсь воды. Я понял это сразу, только все время просил, чтобы Женька оставался рядом, не дальше моей руки, чтоб, если что, можно было за него схватиться. А потом, когда привык к воде и, можно сказать, освоил саженки, я решил удивить этим и маму, даже не думавшую, что я уже умею плавать.
Люди, как потом она рассказывала, зашумели из-за того, что от моего толчка лодка осела на бок и даже черпанула воды. А потом, увидев, как мама, перегнувшись через борт, чуть не выпала из лодки, стали кричать уже как бы ей в помощь. И меня ругали, конечно.
- Вот шпана! - орал громче всех перевозчик. – Плавать то он умеет, паразит? - спрашивал он у мамы, ухватив ее руками за одежу. Она трясла головой.
Геройский пыл с меня слетел, - я ждал другой оценки своего подвига. Обогнув лодку спереди, я нацелился на песчаный откос у мостков, к которому она причаливала.
В первые секунды ни о чем не думал, кроме того, как мне удержаться на воде и двигаться к суше. «Я уже умею, умею...- горело в голове. - Должна же мама видеть?..» А вода, будто прибавило ее, так и норовила залететь в рот. Я отдувался, выплевывал ее и толкался ногами, как учил Петров. «Ноги, - говорил он, - как винт у парохода, и без рук толкают...» Он и в самом деле ложился на живот, выкидывал вперед руки и барабанил ногами по воде, как винтом. И двигался. И даже быстрее, чем я, работавший в воде и руками, и ногами. Главное, мне никак не удавалось держать ноги ближе к поверхности воды, - они висели как палки.
И сейчас, вблизи перевоза, я загребал руками, стараясь хоть как-то помогать себе своим «винтом». Здесь было «с ручками», - мы с пацанами сто раз мерили; дно было ровное, песчаное. Но вдруг кто-то быстрый и сильный схватил меня в глубине за лодыжку! Тут же - крепкий, как железо, - он ударил по пальцам второй ноги. Я заорал, хлебнул воды и забарахтался на месте.
Меня понесло течением, и тут в воду плюхнулся перевозчик. Он успел скинуть только резиновые сапоги да сунуть под сиденье сумку с выручкой. Он схватил меня за макушку, за волосы, потом под мышки, а я его за голову, боясь, что водяной зверь снова схватит меня за ногу и утащит.
Под охи и ахи женщин меня перевалили через борт. Кто-то шлепнул по голой заднице. Голой! - оттого так звонко прозвучал шлепок... А путались у меня в ногах, когда я отбивался от сильных лап какого-то чудища, оказывается, мои собственные трусы!.. Сколько раз просил я мамку сменить в них резинку, - все ей было некогда купить ее. Вот теперь позор... Голый, как покойник, я все же почти выпрямился в рост. Хорошо хоть знакомых пацанов в лодке не было.
А в воде меня за ноги никто не хватал, - я просто налетел на трос. И ведь надо было не сообразить! Сколько дней готовился к нырку, вместе с ребятами мерил глубину около этого места, а в самый главный момент забыл про все...
Потом я не раз переплывал тут речку, даже научился делать два конца без отдыха - туда и обратно, но долго не забывал, как мокрый, голый, уцепившись за мамину руку, никак не попадал ногой в узкую штанину. И как все вокруг не отводили от меня бесстыдных глаз... А мама дрожащими руками держала меня за плечо и повторяла: «Ах ты, Господи... Ах ты, Господи!..» Но в голосе ее не было особого испуга и осуждения, как в самом начале. Я даже подумал, что она уже простила меня за мою выходку, - не со зла же я, елки-палки, кинулся в воду! И ведь выплыл же - живой, здоровый. Платком, снятым с головы, она вытирала мне спину и плечи, а я глотал тугой воздух и радовался, что на мокром лице моем не было видно другого - скатившихся, как ни старался я их удержать, слез...
Александр Бологов
